Преступление - Уэлш Ирвин

«Ланс Диринг. Рассуждай как полицейский. Угадывай ход мыслей Диринга. Что за игру он затеял?

Легко было сразу сообразить, что Диринг — полицейский. Захват, залом руки за спину — это же рычаг, с помощью которого, по мнению легавых, можно мир перевернуть. И в интонации чванство намертво въелось.

И как Леннокс его в первую же минуту не заподозрил? Даже с поправкой на тот факт, что прежде копы ему рук не заламывали, он, Леннокс, совсем квалификацию потерял.

У Тианны дрожат губы.

— Мы от полиции убегаем или только от Ланса?

Хороший вопрос.

— Только от Ланса, — отвечает Леннокс. — Твоя мама просила отвезти тебя к Чету, ни в коем случае не оставлять ни с кем другим. Так что мне без разницы, полицейский Ланс или не полицейский. Мы едем к Чету.

Тианну, похоже, его слова успокоили. Леннокс слушает ломаный английский никарагуанца, последний подтверждает Ленноксовы подозрения относительно большинства таксистов в Майами.

— Я ночью нипочем не работать. У меня быть семья. Просить у босса пуленепробиваемый стекло, да он жадный.

На рев моторов Леннокс вскидывает глаза, видит снижающийся самолет. Соображает, сколько народу застрелил Ланс Диринг именем закона и просто так.

10 Лучший шейк во Флориде Ч.1

Итогом всегда бывали одиночные упражнения в предъявлении обвинений, отточка последних с целью усилить разрушительный эффект. Сколько раз ты меня кидал, а, Рэй? Изменился, говоришь? Как бы не так. Ты не способен измениться. Твои же слова: я — это я, принимай какой есть. Опять дурой меня выставил. Однако теперь, в постели с первым встречным, репетиция с самого начала не заладилась.

Рядом с ней спит чужой мужчина. Дышит тихо — не храпит, а скорее оттеняет практически бесшумный кондиционер. Ночью мужчина вставал, чтобы снять презерватив. От первых двух он вот так же потихоньку избавился. Как будто для нее использованные презервативы — зрелище крайне непристойное. Однако когда он осторожно стягивал со своего выдохшегося члена этот, третий, презерватив, Труди заметила на нем кровь. Значит, пора пойти в ванную, подмыться и вставить тампон, уже несколько дней болтающийся в сумочке. На чужой простыне ее кровь как ржавчина; забираясь обратно в постель, Труди попала на мокрое пятно — словно в грязь вляпалась. Что я наделала? До Труди Лоу с жестокой, однозначной, шокирующей ясностью доходит: Рэй Леннокс, ее жених, болен.

Его патология из категории душевных. Речь не о мужском легкомыслии, не о мужском эгоизме и не о прочих мужских недостатках. Поддавшись растущей панике, Труди выскальзывает из чужой постели, собирает с полу одежду и на цыпочках выходит за дверь. Оказывается в холле с роскошной мебелью и небольшим зимним садом. Консьерж, невозмутимый, маленький, проворный человечек (повадки выдают бывшего боксера-легковеса), вызывает для Труди такси. В ожидании они перекидываются десятком фраз, когда же такси подъезжает, консьерж берет Труди за руку и ведет — словно к алтарю — вверх по лестнице к многоуровневому выходу прямо на пальмовую аллею по ту сторону залива. В жестах консьержа только сдержанная галантность, ни намеков, ни поползновений — он естественным образом вписывается в одноактную ночную пьесу. Такси ждет, преисполненная благодарности Труди садится на заднее сиденье.

Чем больше она думает о Ленноксе, тем меньше терзается угрызениями совести. О, она отплатит Ленноксу за каждую ночь, за каждый раз. Дорогой, тебя пригласили на вечеринку? Отлично, меня тоже. Ты хорошо повеселился? Молодец. И я с пользой время провела.

Ей нужно скорее в отель, какую бы боль ни сулил пустой номер. Полночи спонтанная измена кружила ей голову; теперь же вызывает мурашки омерзения. Труди входит в номер. Слава богу, никого. Нет, не слава богу: подлец, ублюдок, он так и не явился. Наваливается тоска, Труди, стараясь не поддаваться, устремляется в душ, смывает риелторов запах. Индикатор сообщений на телефоне не горит. «Значит, мерзавец Леннокс даже не звонил». Не звонил и не возвращался. Ладно же, думает Труди. Она лежит на спине, пульсация внизу живота еще не утихла. Этот Резингер — сильный мужчина, боец, что называется. Плевать на Леннокса.

Да у тебя о мужчинах представления, как у курицы!

«А вдруг — вдруг! — Рэй Леннокс в «травме», или — с ножом под лопаткой — в темном переулке?»

Труди рывком садится в кровати. Комната по-прежнему пуста. «Мой солнечный лучик» — так она его называла. Она все никак не привыкнет к эффекту присутствия Рэя Леннокса: от самых мыслей о нем трясина тишины превращается в эфир, обуянный электрической бурей, непредсказуемой в отсутствии громовых раскатов. Вечно у Рэя крайности — то полное охлаждение, отягощенное самокопанием, то без переходного периода — нежное предложение руки и сердца. Вот как с таким жить?