Том 8. Рассказы, повести 1892-1894 - Чехов Антон Павлович

— Точно так-с, — строго ответил Чаликов, но тотчас же узнал Анну Акимовну и вскрикнул: — Госпожа Глаголева! Анна Акимовна! — и вдруг задохнулся и всплеснул руками, как бы от страшного испуга. — Благодетельница!

Со стоном он подбежал к ней и, мыча, как параличный, — на бороде у него была капуста, и пахло от него водкой, — припал лбом к муфте и как бы замер.

— Ручку! Ручку святую! — проговорил он, задыхаясь. — Сон! Прекрасный сон! Дети, разбудите меня!

Он повернул к столу и сказал рыдающим голосом, потрясая кулаками:

— Провидение услышало нас! Пришла наша избавительница, наш ангел! Мы спасены! Дети, на колени! На колени!

Госпожа Чаликова и девочки, кроме самой младшей, стали для чего-то быстро убирать со стола.

— Вы писали, что ваша жена очень больна, — сказала Анна Акимовна, и ей стало совестно и досадно.

«Полторы тысячи я ему не дам», — подумала она.

— Вот она, моя жена! — сказал Чаликов тонким женским голоском, как будто слезы ударили ему в голову. — Вот она, несчастная! Одною ногой в могиле! Но мы, сударыня, не ропщем. Лучше умереть, чем так жить. Умирай, несчастная!

«Что он ломается? — подумала Анна Акимовна с досадой. — Сейчас видно, что привык иметь дело с купцами».

— Говорите со мной, пожалуйста, по-человечески, — сказала она. — Я комедий не люблю.

— Да, сударыня, пятеро осиротевших детей вокруг гроба матери, при погребальных свечах — это комедия! Эх! — сказал Чаликов с горечью и отвернулся.

— Замолчи! — шепнула жена и дернула его за рукав. — У нас, сударыня, не прибрано, — сказала она, обращаясь к Анне Акимовне, — уж вы извините… Дело семейное, сами изволите знать. В тесноте, да не в обиде.

«Не дам я им полторы тысячи», — опять подумала Анна Акимовна.

И чтобы поскорее отделаться от этих людей и от кислого запаха, она уже достала портмонэ и решила оставить рублей 25 — не больше; но ей вдруг стало совестно, что она ехала так далеко и беспокоила людей из-за пустяков.

— Если вы дадите мне бумаги и чернил, то я сейчас напишу доктору, моему хорошему знакомому, чтобы он побывал у вас, — сказала она, краснея. — Доктор очень хороший. А на лекарства я вам оставлю.

Госпожа Чаликова бросилась стирать со стола.

— Здесь не чисто! Куда ты? — прошипел Чаликов, глядя на нее со злобой. — Проводи к жильцу! Пожалуйте, сударыня, к жильцу, осмелюсь просить вас, — обратился он к Анне Акимовне. — Там чисто.

— Осип Ильич не велел ходить в его комнату! — сказала строго одна из девочек.

Но Анну Акимовну уже повели из кухни через узкую проходную комнату, меж двух кроватей; видно было по расположению постелей, что на одной спали двое вдоль, а на другой — трое поперек. В следующей затем комнате жильца, в самом деле, было чисто. Опрятная постель с красным шерстяным одеялом, подушка в белой наволочке, даже башмачок для часов, стол, покрытый пенькового скатертью, а на нем чернильница молочного цвета, перья, бумага, фотографии в рамочках, все как следует, и другой стол, черный, на котором в порядке лежали часовые инструменты и разобранные часы. На стенах были развешаны молотки, клещи, буравчики, стамески, плоскозубцы и т. п., и висело трое стенных часов, которые тикали; одни часы громадные, с толстыми гирями, какие бывают в трактирах.

Принимаясь за письмо, Анна Акимовна увидела перед собой на столе портрет отца и свой портрет. Это ее удивило.

— Кто здесь у вас живет? — спросила она.

— Жилец, сударыня, Пименов. Он у вас на заводе служит.

— Да? А я думала, часовой мастер.

— Часами он занимается приватным образом, между делом. Любитель-с.

После некоторого молчания, когда слышно было только, как тикали часы и скрипело перо по бумаге, Чаликов вздохнул и сказал насмешливо, с негодованием:

— Правда говорится: из благородства да из чинов шубы себе не сошьешь. Кокарда на лбу и благородный титул, а кушать нечего. По-моему, если человек низкого звания помогает бедным, то он гораздо благороднее какого-нибудь Чаликова, который погряз в нищете и пороке.

Чтобы польстить Анне Акимовне, он сказал еще несколько фраз, обидных для своего благородства, и было ясно, что он унижал себя потому, что считал себя выше ее. Она между тем кончила письмо и запечатала. Письмо будет брошено, а деньги пойдут не на лечение, — это она знала, но все-таки положила на стол 25 рублей и, подумав, прибавила еще две красных бумажки. Тощая желтая рука госпожи Чаликовой, похожая на куриную лапку, мелькнула у нее перед глазами и сжала деньги в кулачок.