Том 20. Письма 1887-1888 - Чехов Антон Павлович

Прежде всего поздравляю с Новым годом и приношу великое спасибо за память о Вашем искреннем почитателе и за снисходительность, с какою Вы относитесь к моему упорному молчанию. Виноват я перед Вами и Вашей семьей без меры. Оправдываю себя только тем, что я утомлен массою письменной работы и деловой перепиской. Несколько раз собирался писать Вам, но всё не удавалось. На Ваши именины я ехал с сестрой в Петербург, где прожил целую неделю^* и в вихре житейской суеты не имел ни одной свободной минуты; на праздниках я был завален работой до такой степени, что на именинах матери едва не падал от утомления.

Надо Вам сказать, что в Петербурге я теперь самый модный писатель. Это видно из газет и журналов, которые в конце 1886 года занимались мной^*, трепали на все лады мое имя и превозносили меня паче заслуг. Следствием такого роста моей литературной репутации является изобилие заказов и приглашений, а вслед за оными — усиленный труд и утомление. Работа у меня нервная, волнующая, требующая напряжения… Она публична и ответственна, что делает ее вдвое тяжкой… Каждый газетный отзыв обо мне волнует и меня и мою семью… В декабре, например, в журнале «Русское богатство» была статья критика Оболенского^* под заглавием: «Чехов и Короленко», где на 15–20 страницах критик превозносит меня до небес и доказывает, что я выше и лучше другого молодого писателя, Короленко, который гремит у нас в обеих столицах. Эта статья сделала у нас в доме переполох. «Новое время» и «Петербургские ведомости»^* — две большие питерские газеты — тоже треплют Чехова… Рассказы мои читаются публично на вечерах, всюду, куда ни явлюсь, на меня тычут пальцами, знакомства одолели меня своим изобилием и т. д., и т. д… Нет дня покойного, и каждую минуту чувствуешь себя, как на иголках. А потому Вы делаете мне большое благо, что не сетуете на меня за молчание… Бог даст, увидимся и пополним беседою то, что пропущено в редкой переписке.

Пушкин, обещаемый «Лучом», не стоит 6 р.^* Это издательская уловка. Если Вы еще не успели подписаться на «Луч», то напишите мне: я вышлю Вам всего Пушкина (в подарок Георгию за его письмо). Мой хороший знакомый, Суворин, издатель «Нового времени», выпускает в продажу Пушкина 29-го января^* по баснословно дешевой цене — 2 рубля с пересылкой. Такие дела может обделывать только такой великий человек и умница, как Суворин, который для литературы ничего не жалеет. У него пять книжных магазинов, одна газета, один журнал, громадная издательская фирма, миллионное состояние — и всё это нажито самым честным, симпатичным трудом. Он родом из Воронежа, где когда-то был учителем уездного училища. Всякий раз, когда мы видимся, у нас бывает речь об Ольховатке^*, Богучаре и проч. Вижусь я с ним 2 раза в год, когда бываю в Питере. Мне он платит по сто рублей за один рассказ. В доказательство посылаю редакционный счет, по которому я за рождественский рассказ^* получил 111 рублей.

Георгий просит у меня газет, где я работаю. Охотно бы исполнил его просьбу, но увы! В юмористических журналах я почти уже не работаю, да и не годятся они для чтения. Я не люблю их. Самая серьезная работа у меня в «Новом времени». Выслать эту газету ничего не стоит, но дело в том, что мне неловко обращаться с просьбой к Суворину. Он в декабре сделал мне так много подарков, что теперь рука не поднимается просить его даже о пустяке… Пусть Георгий потерпит. Если Вы не подписались на «Луч», то непременно вышлю Пушкина. Даю слово. Это послужит Георгию утешением. Вместе с Пушкиным вышлю Вам свою книгу — сборник моих несерьезных пустячков^*, которые я собрал не столько для чтения, сколько для воспоминания о начале моей литературной деятельности. Книги будет высылать папаша, а потому в случае неполучения будете обращаться к нему: с него требуйте.

То, что нравится в моей книге, я отмечу в оглавлении синим карандашом. Остальное же заслуживает внимания только как образец того балласта, который приходится иногда творить под давлением безденежья.

Володя прав. Умнее писать в слове Владимир и, но не і^*. Это совсем лишняя буква. Если б от меня зависело, я упразднил бы и ять, и фиту (дурацкая буква!), и ижицу, и і. Эти буквы мешают только школьному делу, вводят в конфуз деловых людей, которым нет времени учиться грамматическим тонкостям, и составляют совершенно излишнее украшение нашей грамматики. Владеть нельзя міром, это правда. Нельзя владеть и миром, но называть человека владыкою міра можно. Скажите Володе, что из чувства благодарности, из благоговения или из восторга перед достоинствами лучших людей, теми достоинствами, которые делают человека необыкновенным и приближают его к божеству, народы и история имеют право величать своих избранников как угодно, не боясь оскорбить величие божие и возвысить человека до бога. Дело в том, что в человеке величаем мы не человека, а его достоинства, именно то божеское начало, которое он сумел развить в себе до высокой степени. Например, выдающихся царей именуют «великими», хотя телесно они не выше И. И. Лободы; папу зовут «святейшеством», патриарха звали вселенским, хотя он, кроме земли, не знался ни с какой другой планетой; князя Владиміра звали владыкою всего міра, хотя он владел только клочком земли, князей зовут сиятельными и светлейшими, хотя шведская спичка светлее их в тысячу раз, и т. д. Употребляя эти названия, мы не лжем, не преувеличиваем, а выражаем свой восторг, как мать не лжет, когда говорит ребенку: «Золотой мой!» В нас говорит чувство красоты, а красота не терпит обыденного и пошлого; она заставляет нас делать такие сравнения, какие Володя по разуму раскритикует на обе корки, но сердцем поймет их. Например, принято сравнивать черные глаза с ночью, синие глаза с небесною лазурью, кудри с волнами и т. д., даже свящ<енное> писание любит эти сравнения, например: «чрево твое пространнее небес» или «воссия солнце правды», «камень веры» и т. д. Чувство красоты в человеке не знает границ и рамок. Вот почему русский князь может называться владыкой міра; это имя может носить и мой приятель Володя, потому что имена даются не за заслуги, а в честь и в воспоминание когда-то живших замечательных людей… Если Ваш грамотей не согласится со мной, то у меня есть еще одна «закавычка», которая, наверное, проймет его: возвеличивая людей даже до бога, мы не грешим против любви, а напротив, выражаем ее. Не следует унижать людей — это главное. Лучше сказать человеку «мой ангел», чем пустить ему «дурака», хотя человек более похож на дурака, чем на ангела.