Жила-была семужка - Абрамов Федор Александрович

Бедный дурачок! Он даже не понимает, о каком Лохе идет речь.

В следующие дни еще приходили крюки — маленькие, уродливые заморыши с длинными костлявыми головами.

и все они звали, умоляли ее пойти с ними на коп.

— О, какая ты бессердечная! — в один голос стонали они. — Зачем ты мучаешь нас?

Нет, она не хотела мучить их. Но что ей поделать с собой, если ее не тянет на коп? И потом, разве затем она пришла сюда, чтобы поиграть с этими молокососами на дресве?

Сыплет белой крупой сверху. По утрам ледяная корка вырастает у берегов. А великий Лох все еще не подает вестей о себе. Может быть, он забыл о ней? А может, она слишком самонадеянна? Кто сказал, что именно к ней, а не к другой семге придет царственный Лох?

Однажды, лежа на дне плеса и прислушиваясь к речным звукам, она вдруг почувствовала странное, незнакомое томление во всем теле. Ее неудержимо потянуло на дресву, на мелкий рассыпчатый галечник.

Она взмолилась:

— О великий Лох! Я старалась жить по твоему закону. Я долго ждала тебя. Почему же ты не идешь?

Немо и пусто вокруг. Ни звука не услышала она в ответ. «А может быть, я провинилась в чем-нибудь? — пришло ей вдруг в голову. — Может, я прогневила великого Лоха тем, что отказалась пойти на коп с его сыновьями? И он наказывает меня за гордыню? Но где, где они, эти крюки? Куда подевались?»

Она бегала взад и вперед по плесу, спускалась за пороги. Крюков не было.

Наконец, совершенно измученная, вся охваченная нестерпимым желанием, она приткнулась к дресве на приплаве у порога.

Была кромешная ночь. Плыли, сшибаясь в темноте друг с дружкой, мохнатые льдины. Хрустела дресва, скатываясь в порог.

Красавка рыла коп. Рыла неистово, безрассудно, повинуясь всесильному инстинкту продолжения рода. А потом, когда яма была готова, она обессиленно свалилась в нее и снова — в который раз! — зашептала горячо и призывно:

— О великий Лох! За что ты караешь меня? Ну пусть я недостойна тебя. Пускай забыл ты обо мне. Но ведь у тебя много сыновей. И что тебе стоит прислать одного из них. Ну хоть самого-самого захудалого крючка…

И только произнесла она эти слова, как в горловине порога послышался звон и грохот, а затем все вокруг задрожало от яркого, ослепительного света, точно само солнце заполыхало в ночи.

Ничего подобного не видела она в своей жизни. Это Лох, сам великий Лох идет к ней. Кто же еще может ходить в таком громе и лучезарном сиянии? Вот оно, счастье, вот награда за все страдания и муки, которые она претерпела в реке.

Сладостная истома волнами заливала ее тело. Она лежала на своем ложе притихшая, завороженная необыкновенным, сказочным сиянием, и ждала…

Удар был меток и беспощаден. Стальные зубья остроги попали ей в затылок. Она еще билась, хлестала хвостом, когда ее втащили в лодку…

— Семга! — ошалело и радостно закричал с кормы молодой здоровый парень, который шестом удерживал лодку.

— Тише ты, падло! — прохрипел бородатый мужик, с испугом озираясь по сторонам. — По штрафу заскучал… Живо к берегу!

Лодка качалась. Пламя козы — железной решетки с горящим смольем, укрепленной на носу, — шарахалось из стороны в сторону. В черное небо летели искры…

Вот и вся невыдуманная история одной семужьей жизни.

1962