Том 3. Морские сны - Конецкий Виктор

Раньше жаргонное название корабля «коробка» как-то саднило налетом пижонства. А теперь я понял, что иногда судно надо ощущать обыкновенной большой железной коробкой, а себя сидящим в этой коробке, потому что все именно так и есть, и это можно не только понять, но и ощутить, и я ощутил. А ощутив, лег на диван, задрал ноющие ноги на стенку каюты и принялся за «Улицу Ангела» Пристли. Он объяснил мне, что чувство юмора и дух терпимости — величайшие ценности в нашем железном мире; что модные в послевоенные времена разговорчики о «третьей силе» — чепуха. И по праву третьей силой можно счесть лишь чувство юмора, дух терпимости и либеральную гуманность, самое себя не принимающую всерьез… Все это, конечно, прекрасно, но ведет прямым курсом к отказу от борьбы со злом и тупостью. И как вылезать из этого переплета, мистер Пристли? И не кажется ли вам, сэр, что пропасть между интересной мыслью и мудростью не менее глубока, нежели пропасть между мудрой мыслью и мудрым поступком?

Тридцатого августа утром снялись с дрейфа. Выходили опять к Суматре на мыс Алмазный. Возле мыса впадает в Малаккский пролив речка Джамбо-Але, маленькая, типа нашей Фонтанки. Она заросла тропическим лесом и малоприметна. По Алмазному мысу проходит железная дорога — судя по карте. И я рассчитывал взять до мыса хорошую дистанцию радаром: прибрежные железные дороги обычно увеличивают четкость берегового контура на экране. Но мыс долго не давался, путался с горой Агам-Агам и Дама-Тутонг.

Экзотичность названий и слова капитана: «Это, Виктор Викторович, вас вараны путают. Дайте-ка я сам попробую!» — вдруг перенесли меня на берег Финского залива. Я вспомнил, что уже имел контакт с Академией наук задолго до того, как поплыл в моря под ее длинным вымпелом. Контакт чуть было не закончился для меня плачевно.

А дело было так.

Я жил в Репине. Начинался декабрь, но снег еще не выпадал. Песок на берегу залива был холодный, тяжелый; на нем валялись расклеванные птицами ракушки. Я писал рассказ о собаке, которая живет в цирке и охраняет случайных посетителей конюшни от тигров. Судьба этой собаки была трагична, глубоко меня волновала; я много переживал, мало работал и ездил на автобусе в пивную «Чайка». Рядом был Дом творчества ленинградских композиторов, но из него никогда не доносилась музыка. И я был рад этому, потому что музыка отвлекала бы меня от трагизма цирковой собаки. Как-то я возвращался домой с прогулки. Уже вечерело, с сосен капало, дачи стояли вокруг заколоченные. Я думал о своей собаке, о том, что дни ее сочтены; через неделю я доберусь до конца рассказа и убью собаку, ибо писать о ней уже совершенно нечего. Я думал о форме смерти для старого циркового пса, выбирал наиболее легкую, грустил и поеживался от холодной сырости.

На берегу залива, в лощинке между дюн на перевернутой лодке я увидел мужчину. Он рисовал на влажном песке скрипичный ключ длинным прутиком. Нарисовав скрипичный ключ, он плюнул на него, а потом быстро стер ногой рисунок.

Я понял, что это композитор в похожем на мое творческом состоянии. Меня потянуло к нему. Я кашлянул. Мужчина вздрогнул.

— Простите, — сказал я. — У вас нет спичек?

— А, — с облегчением вздохнул композитор. — Вы не варан… Я боялся, что он найдет меня и здесь… Нате спички.

Я присел рядом, и мы закурили. Я хотел вспомнить, что такое «варан». Вспоминалась почему-то школа, обеды по карточкам, двойки по зоологии, и еще почему-то вспомнился остров Борнео, который я не смог отыскать на немой карте мира.

— Тропики, — мечтательно сказал я, кутая горло. — Борнео!

— Перестаньте! — заорал мужчина. — Перестаньте!!!

Я дал ему успокоиться. И сделал правильно, потому что и без вопросов он начал рассказывать:

— Варан — это страшная отвратительная ящерица… У нее… у нее пульсирует горло… Рост или длина, черт его знает, что бывает у ящериц?..

— Не знаю, но…

— До пяти метров! — заорал композитор. — До пяти, ясно? — Тут он судорожно схватил мою руку. — Это не он идет?

Мне стало неуютно. Послышались волокущиеся шаги. Мы затихли и только вытягивали шеи.

— Нет, это женщина, — глухо сказал композитор, отпуская мою руку. — Сидите тихо, а то можем напугать ее… У варана рефлексы, как у человеческого ребенка, — тихо и доверительно зашептал он. — Представляете, ужас какой? Как у человеческого ребенка!.. Вторая сигнальная система… Отец русской физиологии Павлов… и — варан! Нет, я уеду! Или еще потерпеть?