Том 3. Морские сны - Конецкий Виктор

Блажен, кто стоит у причала, а не болтается в море. Не сразу ощутишь, как это хорошо — стоять, и все тут. Не двигаться, черт побери. И прямо в окно каюты — кирпичные стены пакгаузов с прослойкой бетона по перекрытиям, с узкими бойницами вентиляционных дыр.

Некрасивые и пошлые пакгаузы, но они — просто прелесть, когда заслоняют и воду и небо. В воротах пакгаузов вбиты номера. Мне пришлись ворота «7». Правее ворот лежит на цементном полу и спит, сунув под голову свернутый пиджак, работяга докер.

На судне какая-то тупая тишина — не работает главный двигатель и даже вспомогаши доведены до минимума. Голоса звучат неожиданно и громко, гулко, по-вокзальному:

— Доктора к капитану!

— Спустить «карантинный»!..

Вылезаю на свежий воздух, оглядываю пейзаж.

По носу стоит здоровенный пассажирский «Сабо-Сан-Винсен», порт приписки Севилья, Испания. По корме уругвайский буксирчик «18 июля». На противоположной стороне гавани англичанин «Дарвин».

Вдоль борта шатается много бездельничающих по случаю воскресенья любопытных уругвайцев. Приехала первая, смешанная из разных кровей, как коктейль, уругвайка. Смуглая, в короткой юбочке, стройная, в черных очках.

Свежую воду мы начали принимать из рожка на причале. Швартовщики выполняют и обязанности водолеев — развозят на грузовичке шланги, открывают рожки и засекают время. И я, увидев водолеев, машинально поднял глаза на часы — четырнадцать часов. И дернулся, чтобы заметить отсчет лага и записать его. Условный рефлекс: в это время я обычно на вахте.

Сухопутные птицы чирикают! Вот что дошло вдруг до сознания. Это не тоскливый крик бродяг и драчунов — чаек. И уж никак не гробовое молчание крылатого льва — фрегата. Нашенский, родной земной чирик. Последний раз я такое чириканье слышал на Киле в тишине умиротворенного июньского вечера среди сирени и зеленых склонов канала…

Наш героический пес Пижон сидит на верхней площадке трапа и ноет. Он уже побывал на берегу и получил крепкую взбучку от уругвайских собак. Собаки-хулиганы принадлежат кладовщику соседнего пакгауза и не сводят с Пижона бдительных глаз, мерзавцы. Трагическое положение у Пижона. Приплыл из-за тридевяти океанов и не может обнюхать столбики и углы, а они так близко! Когда матросы стаскивают Пижона на причал, он начинает дрожать всем телом. И от страха перед неизведанным, перед чужими собаками, к которым его, конечно, тянет. И от возбуждения.

Уругвайские псы — кобель и сучка, — измочалив Пижона, вернулись к хозяину. Он притворно жучил их, ибо наши матросики подняли хай. Уругвайские псины суетились и подхалимничали перед хозяином, отлично зная, что он доволен, но делая вид, что виноваты, как и положено вассалам перед патроном.

Я спустился на причал, стащил за собой Пижона на веревке. Он понял, что теперь защита есть, прыгал, как резиновый. Мы с ним прошлись от носа до кормы — просто так, размять ноги.

И вдруг на русском:

— Господин, вы плохо пострижены!

Оборачиваюсь. Старый человек в дешевом плаще. Бледное, одутловатое лицо, обтрепанные брюки, в руках маленький чемоданчик.

— А, собственно, вам какое дело до моей головы?

— Я знаю, вы не любите тратить валюту на пустяки, — говорит он хмуро. — Я за так вас постригу, без денег. Покормите, может быть, ужином… Недавно поляк приходил, я у них за харчи работал…

Вот она, эмиграция. И жаль старика, но мы не грузовик — специального назначения судно: лишних пускать на борт не рекомендуется.

— Спасибо, папаша, — говорю я. — Мы работаем в море очень подолгу, по многу месяцев. И потому на судне есть свой специалист. Вот он, кстати говоря. Зайцев, видишь, у тебя здесь коллега нашелся…

Матрос Зайцев, который неделю назад обкорнал меня, как бог черепаху, прилаживает беседку, чтобы красить борт, и радостно-наивно брякает:

— Вот и хорошо! Мне-то самому надо когда-нибудь подстричься!

— Ладно, я тебя сам подстригу, — говорю я сурово и многозначительно.

Старик хмыкает, разглядывает мою непокрытую голову.

— Я мастер высокого класса, — говорит он. — Покормите обедом… или ужином…

Он настырен. Ему нечего терять.

Я даю ему пачку сигарет. Он еще битый час стоит у трапа. Надеется на что-то или, может быть, выполняет специальное задание? Разве разберешься?

Вон медленно проезжает по причалу машина. Из нее женщина спокойно, в открытую фотографирует «Невель» — по частям, кадр за кадром, отдельно прицеливается по антеннам, проезжает еще раз обратно…