Том 5. Вчерашние заботы - Конецкий Виктор

Кукуя на тонущем траулере, мы, чтобы, вероятно, хоть немного приглушить страх, орали «Голубку». Была в те времена модная такая песенка, кубинская. Сейчас ее редко исполняют.

Да, прав Стас. Жизнь — сплошная литературщина, и в ней часто бывает «как в кино». И именно как в плохом, бездарном кино, где нет драматургии, а есть случайные совпадения, на которых и держится фабула.

«…Всюду к тебе, мой милый, я прилечу голубкой сизокрылой…»

Когда отчаянный капитан-лейтенант Загоруйко (имя не помню) подошел за последней партией людей к тонущему траулеру, я уже временами терял сознание, но все-таки умудрился прыгнуть в шлюпку и сразу получил вальком весла в лоб. Загоруйко снимал нас на обыкновенной весельной «шестерке». Гребцам в прибое и на зыби да еще среди торчащего из бурунов железа не до тонкостей было…

— Судно, идущее к норду от Сундуков! Теплоход «Державино»! Сбавьте ход! Потяните резину на траверзе Кильдина! Из залива супертанкер вылазит!

— Я «Державино»! Вас понял, «Восход»! Мы не торопимся!

— Добро!

Нам и так пора наступила сбавлять ход, чтобы застопорить машины для приемки лоцмана в заливе. Раскрутил дед керосинку.

Три тысячи шестьсот семьдесят семь раз мы насиловали дизеля во льдах. И теперь уж — в нормальной обстановке — следовало относиться к ним с сестринской нежностью. И потому ход начинаем сбавлять по десятку оборотов, а чтобы не приближаться к устью залива, отворачиваем мористее.

— Ложись на чистый норд, — говорю я Дмитрию Александровичу.

— Право помалу! Ложись на чистый норд! — говорит он Рублеву.

— Есть право помалу! Есть на чистый норд! — репетует Рублев.

Все нынче у нас четко и без шуточек.

Звонит Иван Андриянович. Как начали сбавлять обороты, так дед сразу и проснулся. Ведь он опытный морячина: если начали сбавлять обороты, значит, подходим к заливу и к месту приемки лоцманов, то есть втягиваемся в узкость, а в узкости старший механик должен сам быть в машине. Интересуется, почему я его не предупреждаю, что входим в узкость. Объясняю что и как, рекомендую отдохнуть еще минут сорок.

Сияние в черной пропасти небес перемещается к зениту, слабеет и меркнет.

— На румбе ноль!

— Так держать!

— Есть так держать!

Делать абсолютно нечего. Иду в радиорубку. Маркони — главный хранитель музыки: магнитофон, проигрыватель, пластинки и записи в его заведовании. Спрашиваю, есть ли на борту «Голубка» в исполнении Шульженко.

— Чего это вас на музыку потянуло?

— Сантименты. Молодость вспомнилась.

— К концу рейса всегда что-нибудь неподходящее вспоминается. «Голубка» есть. На обороте «Простая девчонка». Вы сами найдите. У меня сейчас Ленинград будет, а при сиянии проходимость аховая, будь они неладны, эти полярные штучки…

Нахожу на полке-стеллаже «Голубку» и ставлю на проигрыватель. Хорошо, что полный штиль и не качает. Сажусь на вращающееся кресло второго радиста и слушаю голос молодой Клавы Шульженко. Рядом пищит из приемника морзянка и стучит на машинке маркони. Он в наушниках — Шульженко ему не мешает. Да и громкость я сделал слабенькую.

По корме остров Кильдин. Апатиты, Петрозаводск, Ленинград, набережная Лейтенанта Шмидта. По носу Северный полюс.

Тарам-там-там… Тарам-там-там… Когда из Гаваны милой отплыл я вдаль, Лишь ты угадать сумела мою печаль… Заря золотила ясных небес края, И ты мне в слезах шепнула: «Любовь моя!»…

…Итак, будет серый ленинградский декабрь, оттепель, черные отвалы снега возле разбитого тротуара бывшей Динабургской улицы. Из водосточных труб будет с утробным гулом обрушиваться оттаявший лед и высыпаться под ноги грудами чистейших кристаллов. По Екатерингофке под деревянным Гутуевским мостом будет плыть незамерзающая, нефтяная вода. У отдела кадров, у безликого казенного здания, которое занимает место бывшего ночлежного дома имени Ф. Фора, будут ожидательно топтаться и курить молоденькие морячки в заграничных тряпках. И я пройду сквозь них, как старый ледокол. сквозь молодой ледок, с заявлением об увольнении по собственному желанию в кармане…

• …Где б ты ни плавал, всюду к тебе, мой милый,
• Я прилечу голубкой сизокрылой.
• Парус я твой найду над волной морскою,
• Ты мои перья нежно погладь рукою…

…«Окончательно решили?» — задаст мне вопрос кадровик, мой младший однокашник по военно-морскому училищу, бывший командир подводной лодки, схвативший инфаркт в самый разгар бурной военной карьеры и теперь заведующий старшим судоводительским составом в кадрах торгового пароходства.