Том 5. Вчерашние заботы - Конецкий Виктор

Такие рассказы как бы приобщают и его к миру сильных и беспощадных. И крепко ему врубилось, что уж когда свои по своим перед строем стреляют, то никакого нюанса, что промахнутся, нет…

Особенно отвратно видеть и слышать Спиро Хетовича, когда на карте вокруг имена Русанова и Лонга, Толля и Норденшельда; когда вокруг полно могил самых лучших из лучших, самых сильных и решительных.

Сегодня я груб: дважды раздолбал старпома за пустые разговоры на мостике и несоблюдение дистанции. Он груб с безответными подчиненными, а я наплевал на его седины.

15.08.16.30.

После вахты слушаю Пекин. Поют песни. Одна называется: «Я люблю свой танк!» В песне говорится о том, как любовно китайские танкисты ухаживают за стальными боевыми машинами. Другая — «Мы — прекрасные связисты!». В ней о том, как на необъятных просторах родины повсюду раздаются звонки красных связистов. И очень красивый женский голос поет.

И опять думаю банально и монотонно, как в мире все связано. «Полосатый рейс» в КНР объявлен антикитайской провокацией, пародией на теорию великого кормчего о «бумажных тиграх». И узнал я об этом из статьи Константина Симонова, который сейчас плывет в двух кабельтовых от меня…

На караване событие: поэт собирается на экскурсию.

«„Ермак“, я „Комилес“! Как слышите?»

«Отлично».

«Товарищ Симонов согласен посетить ваше судно».

«Очень рады! Можем послать вертолет».

«Нет, вертолет товарищ Симонов не хотел бы. Он считает, летчики и так устают».

«Ясно. Вот отставшие выйдут в полынью, ляжем в дрейф. Катер пришлем».

«Вас понял, но сейчас еще рано. Товарищ Симонов с шестнадцати до семнадцати отдыхает. Как поняли?»

«Вас поняли. Катер подойдет в семнадцать двадцать! По каравану! Ложимся в дрейф».

«„Комилес“ вас понял!»

«„Гастелло“ вас понял!»

«„Державино“ вас понял!»

И так далее.

Все шесть судов каравана разбредаются в разные стороны, и кто тыкается носом в кромку льдины, кто просто стопорит.

Вода в полынье густо-синяя, выходит солнце. Льды такие белые, что заставляют вспомнить о снежной болезни.

Красотища неописуемая.

Ермаковский катер с Симоновым на борту кинжалом вспарывает синь полыньи.

Караван впитывает незабываемые впечатления и с приятностью перекуривает неожиданную задержку.

На «Ермаке» и «Комилесе» спущены парадные трапы.

Кое-кто из правдо- и богоискателей, конечно, ворчит: гонят и гонят сквозь жуткий лед, в Мурманске больше восьми часов стоять не разрешают, а тут караван завалили в дрейф ради… Нашим ворчунам Фома Фомич успокоительно объясняет:

— Эт, значить, капитан «Ермака» с ним фотографироваться хочет. На сувенир. Это он сам напросился, а не писатель…

Умненький и хитренький Ушастик объясняет машинным ворчунам происходящий нюанс тоньше и точнее:

— «Казак» (так он называет «Ермак») приглашение послал правильно, тактично. Ледоколы «Комика» и «Гастелло» давеча бросили, нас вперед проволокли. Другого выхода у ледоколов не было. Теперь «Казак» неприятное впечатление у писателя икоркой и балычком лакировать будет: аккуратно и тактично поступает…

В 23.00 снялись с дрейфа.

И сразу «Ермак» казацки зарычал на «Гастелло»:

— «Гастелло»! Почему копаетесь?! Мало было времени на перекур?

— Правильно он его прихватывает, — одобрил Арнольд Тимофеевич. — Вот раньше на паруснике без железной дисциплины и с якоря невозможно было сняться… В корне всякое непослушание пресекали… Под килем протянут разок, а второй и сам не захочешь… Власть у командира была — так это власть, не то что теперь… Захочет командир, если он в одиночном плавании да от базы далеко, и вздернет любого голубчика на рее…

Только наш старпом растекся мыслью по древу, разбежался серым волком и разлетелся сизым орлом под облаками, как «Ермак»:

— «Державино»! Почему правее кильватера укатились?!

Я (Арнольду Тимофеевичу):

— Чего это вас, действительно, вправо тянет?

Рублев:

— Придется кого-нибудь из самых толстых на левую рею повесить…

Я (в радиотелефон):

— «Ермак»! «Державино» Вас понял! Извините! Ложусь в кильватер!

«Ермак»:

— «Перовская»! Вы еще ближе не можете подойти? Нам давно в корму никто не впиливал — соскучились!

…Движение льда возле ледокола сложное, и не очень понятно, чем такое объясняется. Форштевень ледокола раскалывает лед, скулы его отталкивают. Максимального удаления отпихнутые льдины достигают на миделе, то есть на середине корпуса ледокола; затем они быстро стягиваются к его корме. Таким образом, льдины возле ледокола совершают вращательное движение.