Двое, не считая призраков - Нестерова Наталья

БГ, глядя на раскачивающегося, обхватившего голову, рычащего, как от страшной боли, начальника, испугался до обморока, что с ним случалось крайне редко. Бросился в приемную, прибежала секретарша со стаканом воды. Боря отхлебнул, с трудом разжав губы. Шум-звон слегка поутих, но полностью не исчез.

— Шкуру спущу! — сказал Боря начальнику службы безопасности.

Хотел добавить что-нибудь грозное, но не помнил слов. На языке крутилось: где моя девочка? где моя Катя? Да и эти беспомощные вопросы едва пробивались сквозь толщу шума.

Борис махнул рукой БГ — иди, мол, работай! Допил воду. Встал и нетвердой походкой направился к двери — надо ехать домой, Катя может появиться там в любую минуту.

Пока ехал в машине, гул-звон только усиливался, уже не помещался в голове, полз вниз, перехватывал горло, давил на сердце.

«Наверное, у меня инфаркт, — вяло, без страха подумал Борис. — Подохну, и никто не всплакнет».

Он никогда не повышал голоса на Аллу и уж тем более не оскорблял. Но сейчас будто плюнул ей в лицо, серое от горя, постаревшее на два десятка лет:

— Сука драная!

И ушел в свой кабинет. Алла несколько минут стояла, потом на негнущихся ногах подошла к кровати и легла. В горле саднило от непролитых слез, очень хотелось воды, чаю — жидкости. Но подняться сил не было, а ухаживать за ней никто не стал.

Новая домработница, грудастая как корова, принесла Борису чай. На серебряном подносе с белой кружевной салфеткой стоял хрустальный стакан в подстаканнике и маленькая рюмка.

— Борис Борисович! Выпейте чаю. Добавлю в него коньяк?

Не дождавшись ответа, опрокинула рюмку в стакан и протянула ему. Борис отхлебнул. Непривычные к спиртному рот и горло слегка обожгло. Он потер шею.

— Давайте ослаблю вам галстук?

Подошла и ловко растянула узел галстука, расстегнула пуговичку. Ее участливый, добрый тон не вязался с внешностью прожженной шлюхи. Отступила на шаг и заговорила, что-то утешительное произносила. Борис закрыл глаза. У него никогда не было мамы. Физически была, конечно, — вечно хмельная дура, о которой он не вспоминал тысячу лет. Но если б была настоящая мама, она вот так бы тихо ворковала и успокаивала, гладила бы по голове. Он поймал себя на странном желании — хочу, чтобы меня погладили по голове, раскалывающейся от звона, забрали хоть часть его.

Он открыл глаза:

— Как вас зовут?

— Амалия Робертовна.

Она не стала напоминать, что несколько часов назад их знакомили, и не высказала обиды на то, что он забыл ее имя.

— Хорошо, — непонятно зачем похвалил Борис. — Идите.

Но Амалия ушла не сразу. Взяла стоящий в углу кожаный, золотом расшитый пуфик, поднесла к Борису. Подняла его ноги и положила на пуфик.

— Так вам будет удобнее.

Его воля была парализована страхом за дочь, тело сотрясал звон, он не мог нормально мыслить и рассуждать. Та часть сознания, которая была не повреждена обрушившимся несчастьем, желала несусветного: зарыться головой в теплые груди этой женщины. Не целовать, не ласкать их — спрятаться там, как в материнском лоне.

— Могу еще чем-то вам помочь? — спросила Амалия, по-своему истолковав взгляд Бориса.

Он не успел ответить, зазвонил телефон. Борис схватил трубку. БГ сообщил, что на автоответчике его московской квартиры есть сообщение от Кати, дал прослушать. Веселым голосом дочь просила не беспокоиться и обещала вернуться завтра утром.

Борис трижды прослушал сообщение, а положив трубку, остался в полном убеждении, что упустил главное. Решил ехать в Москву, велел Амалии пойти к Алле и сказать, пусть тоже собирается.

Они вместе выходили из кабинета, одновременно оказались в дверном проеме, на секунду ее грудь прислонилась к нему, проехала по торсу. Не понимая, что делает, за порогом Борис остановил Амалию и положил ладони на ее бюст. Не лапал, не сжимал — только хотел почувствовать, что полушария живые и теплые.

И она не восприняла его жест как приставания. Накрыла сверху своими ладонями его руки, погладила их и по-матерински ласково сказала:

— Все у вас будет хорошо! Обязательно! Не переживайте!

Борис подумал, что уже давно, очень давно никто не понимал его так, как эта женщина.

В московской квартире он провел тревожную ночь в кабинете. Ждал, что появится Харитон Романович, но тот не приходил. «Изничтожу старикашку!» — дал себе слово Борис. Звон в голове не прекращался, но стал привычнее. Усилием воли Борис отодвигал его в уголки сознания, способность трезво мыслить восстанавливалась. Впадая в короткое забытье, он видел подобие снов — неясные фигуры Кати и Лоры, которые то сливались в одно тело, то разделялись. Кажется, чего-то от него хотели, но понять их было нельзя, как невозможно услышать язык теней.