Дальний умысел - Шарп Том

Глава 23

Через девять месяцев «Поиски утраченного детства» Фредрика Френсика вышли в издательстве Коркадилов, по цене три фунта девяносто пенсов за штуку. В Америке их опубликовало издательство «Хатчмейер, Пресс». Френсик надавил туда и сюда: Джефри принял книгу только под — угрозой разоблачения. Соня не подвела, а Хатчмейера даже уговаривать не пришлось: хватило ее голоса по телефону. Рецензенты получили свои экземпляры с именем Френсика на титуле и суперобложке. В краткой биографии сообщалось, что он прежде был литературным агентом. Больше он литературным агентом не был. Табличка на Ланьярд-Лейн осталась, но контора пустовала, а Френсик переехал с Глас-Уок в Суссекс, в коттедж без телефона.

Здесь, скрываясь от миссис Богден, он работал на Пипера. День за днем перепечатывал он присланные рукописи и вечер за вечером торчал в деревенском кабачке, завивая горе веревочкой. Лондонские друзья почти его не видели. Джефри он навещал по необходимости, иногда они вместе обедали. Но большей частью он сидел за машинкой, возделывал свой сад и совершал долгие прогулки, погруженный в унылые размышления.

Размышления, правда, не всегда были унылые. Изворотливость была второй натурой Френсика, и он все время соображал, как бы ему извернуться. Но соображал впустую. Соображение его парализовал жестокий библиополисский опыт, а тусклая проза Пипера залепляла мозг. Разнородность ее была умопомрачительная: у Френсика голова шла кругом. Не успевал он справиться с манновским периодом, как на него обрушивался фолкнеровский пассаж, уснащенный прустовским разворотом и приплюснутым куском прозы во вкусе Джордж Элиот. Допечатав главу, Френсик поднимался на шатких ногах, шел в сад и во спасение от литературы подстригал лужайку. Ночью, перед сном, он изгонял воспоминания о Библиополисе чтением сказочной страницы-другой «Ветра в ивняке» Кеннета Грэхема, мечтая разъезжать на лодке вроде Водяной Крысы. Что угодно, только не эта пытка.

И вот настало воскресенье: день газетных рецензий на «Поиски». Френсик нехотя поплелся к деревенскому киоску за «Обсервером» и «Санди таймс». Он купил то и другое и стал читать на ходу — чего там ждать, лучше претерпеть сразу. Остановившись на тропке, развернул он «Санди тайме ревью», пролистнул его до книжной страницы — и нашел: в самом верху. Френсик оперся на заборный столб, прочел рецензию, и его перевернутый мир перевернулся еще раз. Линда Грабли была «без ума» от книги и заполнила восторгами две колонки. Она сообщила, что «такого честного и оригинального описания душевной драмы подростка я давным-давно не читала». Френсик не верил своим глазам. Потом он разворошил «Обсервер». Там было то же самое. «Свежесть, присущая первому роману, сочетается с глубоким интуитивным проникновением в семейные отношения… шедевр»… Френсик поспешно свернул газету. Шедевр? Он снова раскрыл ее, но слово никуда не делось, а дальше было больше. «Если можно назвать роман творением гения…» Френсик схватился за столб. У него подгибались ноги. И все это про «Поиски утраченного детства»?! Он брел дальше, переживая новое крушение. Его чутье, его безукоризненное чутье подвело. Прав, был, оказывается, Пипер. Или он был прав, или зараза «Нравственного романа» распространилась на всех, и романистика сходит со сцены — ее заменяет литературная религия. Себе на радость люди больше не читают. Если им нужны «Поиски», то нет. Уж от них-то никому никакой радости. Френсик самым тщательным (то есть самым тщательным) образом перепечатывал рукопись слово за словом, и на ее серых страницах не было ничего, кроме ноющей жалости к себе, слепой, тупой и гадкой самовлюбленности. И такое вот жалкое словоизвержение именуется у рецензентов оригинальным, свежим и достойным гения. Гения! Френсик сплюнул. Слова потеряли всякий смысл.

Шагая проулком, он в полной мере понял, что означает успех этой книги. Теперь он пойдет по жизни с клеймом автора романа, не им написанного. Его друзья будут поздравлять его… В какую-то жуткую минуту Френсик подумал о самоубийстве, но его выручила ирония. Он теперь понял, каково было Пиперу, оказавшемуся автором «Девства». «Попал в свой силок», — подумал он и признал торжествующее отмщение Пипера. Признал — и остановился как вкопанный. Объявив нынче гением, его оставили в дураках: когда-нибудь правда раскроется, и он станет всеобщим посмешищем. Этим он угрожал доктору Лаут, а теперь это стряслось с ним самим. Взбесившись, Френсик отринул всякую мысль о работе. Он стоял в проулке, между живыми изгородями — и вдруг ему открылся путь избавленья. Он им отплатит той же монетой. Недаром через руки его прошла добрая тысяча бестселлеров: уж он сумеет состряпать историю, где будет все, ненавистное Пиперу и его наставнице, доктору Лаут. Секс, преступления, бурные чувства, вихревой сюжет — и никакого подтекста. Историйка выйдет дай бог, под стать «Девству», а на суперобложке крупным шрифтом имя Питера Пипера. Нет, не то. Пипер — просто пешка в этой игре. За ним скрывается смертельнейший враг литературы, доктор Сидни Лаут.