Рябиновый мед. Августина - Знаменская Алина

— Ты теперь, Алешка, человек гражданский, времени у тебя побольше будет, — внушал Артем. — Отоспись, нервишки восстанови, и вообще — береги себя, браток.

— Слушаюсь, доктор! — паясничал Алексей. Все разговоры о последствиях ранения он, как обычно, переводил в шутку.

И когда уже паровоз дал гудок и Ася с Вознесенским заскочили на подножку вагона, Алексей крикнул:

— Мы ждем ребенка!

В ответ на эту новость Артем подкинул вверх фуражку, Федулов выстрелил в воздух. Маруся долго махала вслед паровозу платком.

В духоте и тесноте поезда, где узбеки носили в медных чайниках кипяток для чая, где без конца кто-то что-то ел и запахи заставляли Асю страдать, Алексей вовсю шутил, развлекал беременную жену. На полустанке посреди пустыни он купил длинную шершавую дыню. Дыня оказалась невообразимо сладкой, таяла во рту. Ася ела и не могла остановиться. Когда сказала себе «стоп», руки по локоть были в сладком липком соке. Она отправилась мыться в тесную кабинку уборной. Алексей ждал жену в тамбуре. Поезд мчался. В опущенное окно кабинки влетал густой теплый ветер. Ася намылила руки по самые локти. Из тамбура до нее доносился шутливый басок Вознесенского — он пел. Она слушала и улыбалась. Раковина была тесная, приспособление, заменяющее кран, — низкое, Ася измудрялась, чтобы смыть водой пену с локтей. Когда ей это удалось, она подставила под воду ладони.

Все произошло в считанные секунды: вместе с мыльной пеной с безымянного пальца стекло обручальное кольцо, легонько звякнув о металл раковины, крутнулось в мыльном водовороте и исчезло в черной дыре.

Ася охнула и прислонилась к стене. Она четко представила весь путь своего кольца — как оно летит под колеса, как, сверкая золотом, скачет по рельсам. Как остается лежать меж серого, измазанного мазутом щебня… Сердце заныло, выталкивая на поверхность недобрые предчувствия.

Это плохая примета. Но Ася утаила свою потерю от мужа.

Рано утром на деревенской подводе Вознесенские въехали в родной город. Тюремный замок их встретил отсутствием креста. Не было крестов и куполов и на двух Троицких церквях. Они были попросту обезглавлены. На площадке перед колокольней стояли трактора и машины.

Во дворе дома Вознесенских копошились незнакомые люди.

Матушка первая увидела гостей из окна, выбежала на крыльцо, одарила их своей улыбкой, которая одна за сегодняшнее утро оказалась неизменной в облике родного города.

— Мы теперь занимаем верхний этаж, в нижний подселили жильцов, — объясняла матушка Александра, провожая гостей в горницу. — И Маша с Митей и Мишенькой теперь с нами живут.

Вечером в горнице был накрыт стол, за которым собралась семья. Разговор перескакивал с рассказов о Средней Азии на Любим, то уходил в прошлое, то застревал в настоящем, но старательно обходил будущее.

Асе, так долго не видевшей всех, разительными казались перемены. Отец Сергий все больше молчал, задумчивой улыбкой сквозь усы одаривая родных. Матушка, подперев кулачком голову, не отрываясь смотрела на сына — искала родные, узнаваемые черты, и попутно — находила новые, незнакомые. На столе красовались гостинцы из Бухары — малиновые гранаты, инжир и урюк.

— А я, мама, по твоему рябиновому варенью соскучился, — признался Алексей.

— Маша, принеси.

Пили чай с вареньем. Маша рассказывала, как закрывали Троицкую церковь.

— На другой день пришли активисты и стали замазывать фрески. А наутро штукатурка обвалилась, и лик Богоматери проступил.

— И что же?

— Неделю мучились, замазывали, а она всякий раз отваливалась. Так и оставили.

— Я одного не понимаю! — запальчиво воскликнул отец Дмитрий. — Церкви открывались на средства самих горожан. Тюремную — подумать только — на собственные средства построил и содержал городничий! Из своей пенсии зарплату священникам платил. Какое право имеют власти теперь их закрыть?

— Вероятно, теперь у горожан нет средств, чтобы содержать столько церквей, — предположила Ася.

— Дело же совсем не в этом! — горячо возразил отец Дмитрий. — Они боятся! Разве можно сравнить влияние, кое оказывает, к примеру, отец Сергий в своем слове, с влиянием властей? Да никогда! Ему внимают и верят, а им приходится применять силу!

— О… — махнул рукой Алексей, — не старайся в это вникать, Митя. Время такое.

— При чем здесь время? Как можно жить без Бога? Да невозможно. Значит, народ создаст себе нового Бога. И ему в этом помогут, я уверяю тебя. Мы движемся к катастрофе. Душа, лишенная святого, становится вместилищем темных сил!

Маша тихонько похлопывала мужа по руке. Отец Сергий в прения не вступал. Он с улыбкой взирал на спор молодых людей. Даже не на спор, поскольку Алексей почти не возражал на запальчивость молодого священника. Отцу Дмитрию недоставало степенности. После чая отец Сергий ушел к себе в кабинет, и Алексей, заглянув к нему, так и остался. Ему хотелось поговорить, как когда-то в детстве, когда разговор с отцом завязывался на пустяке, разрастался вглубь и вширь и охватывал многое и важное. Как давно Алексей ни с кем не вел подобных разговоров…

Отец сидел над бумагами. Он перебирал какие-то свои старые записи и раскладывал их по папкам.

Алексей устроился рядом на вытертом старом диванчике и взял в руки фотографию молодых родителей. На снимке мать с отцом сразу после принятия сана. Отец — молодой, с маленькой острой бородкой, с горящим взором. Весь — порыв, устремление вдаль. Мать стоит рядом, облокотившись о высокий столик, и смотрит на отца. Они здесь такие молодые, гораздо моложе, чем он сейчас.

— Папа, скажи, а почему ты тогда не настоял на своем? Ведь ты хотел, чтобы я пошел по твоим стопам?

Отец оторвался от бумаг, взглянул на сына сквозь круглые стекла очков. Помолчал.

— Мир так устроен, Алеша, что человек имеет свободу выбора. Бог так пожелал. Человек сам выбирает, как жить, что делать, как поступить, в этом весь и смысл. И ежели ОН так устроил, кто я такой, чтобы по-своему перестраивать? Я вам все дал, что мог, в духовном плане, а уж дальше вы сами. Я всегда уважал в тебе личность.

— Ну ладно — я. А Ванька? Он твой любимец, в семинарии учился, и вдруг — крест снял. И ты позволил? Ты так же продолжаешь его любить, как раньше?

— А как же? — Вокруг глаз отца легли веером лучи морщин. — Люблю и жалею. Он вернется к вере, душа-то у него живая, у Ваньки. Только — сам. Мне его дорогу не пройти. Мне бы, сынок, свою достойно доковылять.

И отец засмеялся знакомым озорным смехом. У Алексея защемило сердце.

— Папа, а как ты смотришь на то, что я… На мою нынешнюю службу?

Отец смотрел на него все тем же лучистым взглядом и будто бы не понимал вопроса.