Комедианты - Грин Грэм

— Да, вы сами увидите, там лучше не стало. Наоборот, еще хуже. Теперь нельзя выехать из города без разрешения полиции. На всех дорогах из Порт-о-Пренса заставы. Боюсь, что вам не добраться до вашей гостиницы без обыска. Мы предупредили команду, что если они пойдут в город, то только на свой страх и риск. Конечно, они все равно пойдут. У матушки Катрин всегда открыто.

— А что слышно новенького о Бароне? — Так для разнообразия иногда называли президента вместо Папы-Дока: мы оказывали честь этой нелепой, убогой особе, наградив его титулом Барона Субботы — героя негритянских поверий, который бродит по кладбищам во фраке и цилиндре, дымя большой сигарой.

— Говорят, его не видно уже месяца три. Даже не подходит к дворцовым окнам поглазеть на оркестр. Кто знает, может, он давно умер. Если, конечно, он может умереть своей смертью, а не от серебряной пули. В прошлое и позапрошлое плавание нам пришлось отменить остановку в Кап-Аитьене. В городе военное положение. Он слишком близко к доминиканской границе, и нас туда не пускают. — Он набрал воздуху и стал надувать следующий презерватив. Кончик вздулся, как опухоль на черепе, и каюту наполнил больничный запах резины. — А что вас заставляет туда возвращаться?

— Не так-то просто бросить гостиницу, которая тебе принадлежит.

— Но вы ее бросили.

Я не собирался посвящать казначея в свои дела. Побуждения мои были слишком интимными и слишком серьезными, если можно назвать серьезной запутанную комедию нашей личной жизни. Он надул еще один capote anglaise [презерватив (фр.)], и я подумал: «Ей-богу, есть, наверно, какая-то сила, которая придает всему, что с нами происходит, унизительный характер». В детстве я верил в христианского бога. Жизнь под его сенью была делом нешуточным: я видел его карающую длань в каждой трагедии. Я видел его сквозь lacrimae rerum [мировая скорбь (лат.)], и она так же искажала его очертания, как шотландские туманы превращают карликов в великанов. А теперь, когда жизнь подходила к концу, верить в него — да и то не всегда — мне позволяло только чувство юмора. Жизнь — это комедия, а вовсе не трагедия, к которой меня готовили, и мне казалось, что всех нас на этом судне с греческим названием (почему голландская компания дает своим судам греческие имена?) гонит к смешной развязке какой-то властный шутник. Как часто я слышал в толпе, выходящей из театра на Бродвее или Шэфтсбери-авеню: «Ну и смеялся же я... До слез!»

— Что вы думаете о мистере Джонсе? — спросил судовой казначей.

— О майоре Джонсе? Ну, эту заботу я предоставляю вам и капитану.

Было ясно, что с ним тоже советовались. Быть может, моя фамилия Браун заставляла меня острее воспринимать комедию, которая разыгрывалась вокруг Джонса.

Я взял огромную сосиску из рыбьего пузыря и спросил:

— А вы когда-нибудь пользуетесь этими штуками по прямому назначению?

Казначей вздохнул:

— Увы, нет. Я уже не в тех годах... Чуть что, в у меня начинается crise de foie. [приступ печени (фр.)] Стоит мне поволноваться.

Казначей сделал интимное признание и в ответ ожидал от меня того же, а может быть, капитану требовалось собрать сведения и о моей персоне и казначей решил, что ему представился случай их получить.

Он спросил:

— Как такой человек, как вы, мог вообще поселиться в Порт-о-Пренсе? Каким образом вы стали hotelier? Вы совсем не похожи на hotelier. Вы похожи на... на... — но тут у него не хватило воображения.

Я засмеялся. В вопросе его не было ничего нескромного, но ответ на него я предпочитал держать про себя.

На другой день капитан оказал нам честь с нами отужинать, его примеру последовал и главный механик. Мне кажется, между капитаном и главным механиком всегда существует соперничество — ведь они несут одинаковую ответственность за судно. И пока капитан столовался отдельно, главный механик тоже нас избегал. А сегодня они оба, как равные, сидели под сомнительными воздушными шарами — один во главе стола, другой в противоположном его конце. В знак прощания подали лишнее блюдо, и все пассажиры, за исключением Смитов, пили шампанское.

Казначей вел себя в присутствии начальства необычайно сдержанно (по-моему, ему очень хотелось уйти в темноту на мостик к первому помощнику и подышать на свободе свежим морским воздухом), а капитан и главный механик тоже были слегка подавлены торжественностью обстановки и словно священнодействовали. Миссис Смит сидела по правую руку от капитана, я — по левую, но присутствие Джонса мешало нам свободно разговаривать. Меню тоже не помогало веселью — по случаю торжества голландцы дали волю своему пристрастию к жирным мясным блюдам, и тарелка миссис Смит то и дело попрекала нас своей пустотой. Впрочем, Смиты навезли с собой из Соединенных Штатов множество каких-то бутылок и банок, которые всегда обозначали их места за столом, как буйки на реке. Очевидно, они считали, что поступаются своими принципами, когда пьют такую подозрительную смесь, как кока-кола, и сегодня, попросив горячей воды, готовили свои собственные напитки.