Мы вышли покурить на 17 лет… - Елизаров Михаил

В кабинке туалета, биясь лбом в косую перегородку низкого потолка, я справил нужду и механически spizdil полрулона туалетной бумаги — на дорожку. И этим окончательно навредил своей карме.

В половине второго мы прибыли на автовокзал в Стокгольм. Трещал нешуточный русский мороз. На улицах громоздились полутораметровые сугробы. Нужно ли говорить, что терминал был закрыт на ночь? Нужно. Он был закрыт до половины шестого.

Я сделал круг вокруг вокзала и не нашел туда лазейки. Достал из рюкзака второй свитер и надел сверху, на первый. Отученный Берлином от морозов, я не взял с собой даже «пидарки» на голову. Но был шарф. Замечательный длинный шарф. Им можно было обмотаться, как фашистский беженец из Сталинграда. Я перерыл два рюкзака и не нашел его. Наверняка я projebal шарф в автобусе. И это было мне наказанием за украденные полрулона.

Я потрусил по скрипучему снежку в поисках Макдоналдса — мне почему казалось, что они работают всю ночь. И я нашел его, Макдоналдс, и он тоже был закрыт. И метро было зарешечено — весь Стокгольм закрылся до утра.

Мне повстречались три исполинских полицая в теплых пуховиках — все трое были выше меня ростом, и я, почти двухметровый и стокилограммовый, впервые в жизни почувствовал себя невысоким и щуплым. Один из полицейских махнул рукой, указывая мне, зябкому, направление, и сказал: «Tut nedaleko hotel, pjat zvezd». Я ответил:

«Сенкс», — и побежал в другую сторону. Денег на пять звезд все равно не было.

До открытия терминала оставалось три часа. От усталости и жара меня шарахало из стороны в сторону. «Околею тут к утру, как андерсеновская девочка со спичками. Мальчик с рюкзачками».

На ближней улице оказался ночной клуб. Я проходил мимо, и тут в одном из домов открылась дверь и оттуда, из неоновых радуг и звуков музыки, вывалился пьяный негр в облезлой кроличьей шапке.

Вход в злачное место обошелся в тридцать крон. Я зачем-то пробормотал на стремительно возмужавшем английском: «Мне очень замерз, я сильно болеть», — за десять крон в баре мне плеснули в стакан теплой воды, чтобы растворить пакетик жаропонижающей дряни. Со стороны это смотрелось странно — будто я заказал стакан водки и от души сыпанул туда кокаину.

К моему столику приблизился опасливый негр, другой, без ушанки, и зашептал: «Ду ю хэв кокс?», а я устало ответил ему: «Poshel na cher!»

Три медленных, насквозь прокуренных часа я цедил остывшую воду с осадком из парацетамола. А в пять утра поплелся обратно к автобусному терминалу. На электронном табло я обнаружил автобусный рейс в порт Нинасхам. Болезненный невыспавшийся ум нарисовал мне громоздкого, хамовитого мужика, хахаля пьющей и немолодой Нины — типичного Нинас-хама.

В открывшемся обменнике я обменял еще пятьдесят евро — чтобы было. Обессилевший присел в неудобное пластиковое кресло ожидания. Для порядка чуть понервничал — а на тот ли автобус ли я купил билет, задремал, очнулся и снова понервничал — а придет ли автобус?

А вот лучше бы не дремал, а заранее поискал нужную платформу. Потому что кто-кто в девять утра, за пять минут до отправления автобуса, метался туда-сюда по терминалу с двумя рюкзаками? Я метался.

Но я успел-таки на автобус, в последний момент. Подсел к очередному Косте-моряку — должно быть, так выглядят все скандинавские женщины за сорок: — Бас ту Нинас-хам? — И она сказала: — Йес. Tuda.

Паром оказался океанским пятиэтажным «Титаником». За двести крон я погрузился. На одной из палуб примостился на стуле. Чтоб не заскучать в пути, часа четыре терзал себя параноидальной думой, а на правильный ли паром я сел — у причала-то их стояло два. Быть может, я плыву вовсе не на Готланд. Потом я понял, что мне уже безразлично, куда плыть. Я смотрел в иллюминатор на перекатывающиеся волны Балтики — мутно-ледяного, мертво-зеленого цвета воды.

Когда я сошел на берег, светлый день закончился, опускались стремительные сумерки. В небе крошил мелкий и частый снег. Колючий штормовой ветер пронизывал «косуху» навылет.

Я произвольно выбрал улицу и пошел по ней, то и дело dojebivajas к прохожим с извечным русским вопросом: — Где эта улица, где этот дом? — и показывал распечатку.

Дорога вывела к древней замковой стене. Уже не было просто улиц и домов. Были улочки и домики. Меня обступило Средневековье, настоящее, неповрежденное, точно все эти века его держали в нафталине, а тут вытащили из шкафа на мороз. Если бы я не был так изможден, то оценил бы эту скандинавскую старину, похожую на декорацию к рыцарскому роману.