Русские инородные сказки 2 - Фрай Макс

Вместо ответа Иван-царевич простёр руку, выронил яйцо, и то с чарующим звоном ударилось о крыльцо.

Кащей тупо смотрел, как драгоценная игрушка, прыгая, скатилась на землю и укрылась под одиноким лопухом. Витязь проводил яйцо взглядом, перевёл глаза на Кащея и сжал рукоять меча. Злой волшебник понял всё без слов, разодрал одежду, являя Иванову взору веснушчатую старческую грудь, и жестом пригласил поразить врага ударом в самое сердце. Иван-царевич, хоть был не слишком крепок умом, догадался, что на победу рассчитывать нечего. Грудь Кащея испещряли чудовищные шрамы — следы многочисленных бессмысленных сражений. Вся надежда была на яйцо — и Кащей, что удивительно, тоже на него совершенно открыто надеялся.

— Сущеглупый бездельник! — прошипел колдун, подобно аспиду. — Где тебе знать тяготы бессмертия! Я ждал тебя целую вечность, хуля и понося магическую силу, которая тебя одного наделила властью подарить мне долгожданное забвение! Дня не проходит, чтоб я не взирал в тоске и скорби на дорогу — вдруг покажется румяный, здоровый дурак с ветром в голове и похотливыми устремлениями в сердце! Он будет держать в руках мою смерть. И вот я обманут, мечты мои рухнули — о, горе мне! О, недостойное смешение чудес! О, высший произвол!

С этими словами Кащей повалился на колени и начал биться головой о крыльцо. Шурша, свалилась игрушечная корона. Иван-царевич пребывал в полной растерянности и не представлял, что делать дальше. Хозяин замка стенал, заламывал руки, угрожал небу в тучах, плакал без слёз, сухим плачем — ничто не менялось: лежало под лопухом неподвижное яйцо, стоял столбом бестолковый Иван с опущенными руками, и вечность, готовая было сдать позиции, вновь утверждалась на неопределённо долгое время. Видя, что Кащей не собирается вставать, царевич осторожно перешагнул через него и углубился в мрачные палаты. Долго плутал он по лабиринту коридоров, переходов и лестниц, покуда — совершенно случайно — не оказался в горнице посветлее: там, в бесконечной печали, предавалась рукоделью Василиса Премудрая. При виде суженого она сразу бросила своё занятие и поспешила к нему навстречу.

— Сокол мой желанный! — начала Василиса, но Иван глядел себе под ноги и ковырял паркет носком сапога. — Что ты, милый, закручинился? — в голосе Василисы зазвучала тревога. — Али хворь какая напала? Утро вечера мудренее!

По поводу последнего у Ивана имелись известные сомнения, которыми он и поделился с невестой тут же, не теряя времени даром. Рассказ продолжался недолго, и к его концу прелестный лик возлюбленной омрачился. Василиса поджала губы и задумалась. Тут в обличии хищной птицы впорхнул убитый горем Кащей — перед лицом опасности он готов был позабыть на время старую вражду и принять участие в совете. Вернув свой истинный вид, чародей без сил опустился на широкую супружескую кровать, Василиса расположилась на троне (трон стоял в каждой комнате — даже в тех, где его присутствие казалось неуместным), а Иван-царевич отстегнул бесполезный меч и уселся на подоконник.

— Нет причин дивиться, — сказала Василиса нараспев. — Когда пришел невесть откуда бродяга-крысолов, я сразу поняла, что свершилось новое чудо и замыслы, положенные в основания прочих чудес, перемешались. Мы перешли в легенду, содержания которой не знаем.

— Никакого смысла, — поддакнул ей Кащей капризным голосом. — Сначала, недруги мои, уразумеем суть — тогда, небось, и выход отыщется.

Василиса Премудрая печально покачала головой.

— Как же нам его уразуметь? За чёрным лиходейством потерял ты, видать, рассудок! В Курочке Рябе — много ль смысла ты найдёшь?

Иван-царевич в разговор не вмешивался, так как по характеру был больше расположен к ратным подвигам, а в высокие, неясные материи вникать не стремился. Он, пока шло совещание, увлёкся войной с воронами, которые, будучи птицами мудрыми, тоже хотели послушать умные разговоры и порывались разместиться на подоконнике.

— Перемелется, — говорила Василиса убеждённо. — Если чудо чудом погоняет, то всё рано или поздно тем же чудом вернётся на круги своя.

— Ошибаешься, — возражал Кащей. — Нет для чудес ничего невозможного — стало быть, нет и закона. А по-твоему выходит, что есть. Ну, как не образуется?

Спор грозил затянуться. Вскоре стало ясно, что оба рассуждают о вещах, о которых не имеют ни малейшего представления. Это понял даже Иван-царевич — ему в конце концов изрядно надоели бесплодные словопрения.