Чертово колесо - Гиголашвили Михаил

А она в замешательстве перебирала листы. Думала о чем-то неуловимом. Темное поле мерещилось ей.

— Что это за поле такое?

— Ну, конопля. План. Курево. Анаша. Я знаю! — важно объяснил Гоглик, видевший как-то в руках у одного старшего парня кусочек чего-то зеленого. — Как вино или водка. Только не пьют, а курят.

— А зачем?

— Зачем вино пьют? Чтоб весело было, хорошо. Мы тоже пили с ребятами. Пять или шесть раз. Вино с пивом. Потом, правда, стало плохо…

Помолчав, девочка с опаской указала на рукопись:

— И откуда все это у твоего папы?

Гоглик пожал плечами.

— Может, он знаком с ними? — осторожно предположила Ната.

— С кем? С бесами? Ты что?! Как человек может быть знаком с бесами? — обиженно возразил Гоглик.

— Шаман же был знаком… — настаивала Ната.

— Так то шаман, а не папа, — растерянно сказал мальчик, не зная, что и возразить на такие предположения. Папа — и бесы! Скажет тоже…

— Ну ладно, пора, я устала, — пробурчала Ната, чувствуя, что ее начинает знобить на сквозняке. — Пошли вниз!

— Хорошо. Только я должен поцеловать тебя! Один раз! В щечку! — вдруг набравшись мужества, выпалил Гоглик и даже потянулся к ней, но Ната больно ткнула его в грудь:

— Это еще что такое?.. Сегодня не праздник и не день рождения!

И он понял, что девочка опять обижена. Очень любила она обижаться. Гоглик пожалел о своих действиях, но было поздно. Что же делать, придется ждать праздника или дня рождения, чтобы прикоснуться губами к ее горячей щеке… Когда-нибудь это случится обязательно…

31

В отвратительном настроении Нана сидела на работе. После той кошмарной ночи она чувствовала себя как в помоях. Помимо омерзения к своему «жениху» Бати и к себе, Нана ощущала вину перед Ладо. «Господи, сколько можно так ошибаться в людях!.. Одни ошибки! — тоскливо думала она, понимая, что ошибается главным образом не в людях, а в себе самой: как можно было не разобрать, что этот "жених" — просто подонок, зверь и садист?.. Опыта мало у меня, потому и прокалываюсь… На своих ошибках учатся… А где, когда, с кем было эти ошибки делать, ума набираться?.. Тедо, доцент, Ладо… И еще тот, чернявый… гитарист… на море… сумасшедшие сутки…»

Нана пыталась успокоить себя тем, что та ночь с Бати случается в жизни каждой или почти каждой женщины — с кем-то раньше, с кем-то позже, и все знают примерно, что такое насилие, неважно, грубое оно или мягкое. Но ничего не помогало. Она пыталась разбудить в себе злость к Ладо, чтобы как-то оправдаться перед собой, но и этого не получалось. Нана упрямо ходила по замкнутому кругу, повторяя: «Если бы он меня любил, то женился на мне. Развелся бы с женой — и женился. Раз он этого не делает — значит, не любит. Или любит, но не меня, а мое тело. Пока любит… А раз так — значит, я свободна…». Но эти мысли ни к чему не приводили и камнем давили на затылок. Она чувствовала себя виноватой и оскорбленной, и от этого сердилась и трепетала еще сильней.

За те несколько лет, что Нана провела с Ладо, ее отношение к нему менялось. То ей его не хватало — и тогда она часто звонила ему и бесилась, если жена брала трубку. То его бывало много — и тогда ее раздражала его ревность, неумность, звонки, расспросы, намеки, проверки, капризы и упреки на пустом месте. Вечная тупая ревность, которая ничего, кроме злости, не вызывала и ничего, кроме хитрости и изворотливости, не рождала. Ведь что может быть сложнее, чем доказывать, что белое есть белое?.. Доходило до того, что, бывало, приходилось врать, чтобы правда выглядела правдой!

Иногда Нане удавалось сводить его ревность к минимуму — Ладо начинал верить ей. Но тогда переставал названивать и приезжать. И уже ей самой начинало недоставать его голоса, интонаций, бреда любви-ревности, всех этих дрязг, разборок и любовных склок, после которых встречи так ошеломительно-прекрасны: каждый, боясь потерять другого, обретает его заново.

Порой Нане казалось, что он не звонит и пропадает по той или иной причине: разлюбил или нашел другую. И она принималась упрекать его в черствости, в отсутствии любви, в эгоизме и себялюбии: редко звонит, мало спрашивает, не поджидает возле подъезда, как раньше.

«Какой мне смысл и толк быть твоей любовницей? — вились мысли дальше, обращаясь к Ладо. — Да, я люблю тебя, но ты ничего не хочешь сделать для меня, у нас даже квартиры нет, где можно по-человечески встречаться!.. Мы никуда не ходим, нигде не бываем. Понятно, ты женат, тебе не с руки появляться со мной в театрах и кино, но я тоже человек! Мне надоело всюду бродить одной! Перед подругами стыдно: все с мужьями, одна я как уродка или инвалидка, одна, одна, всегда одна!.. Значит, приходится самой строить свою жизнь, а не сидеть, как собачонка, и ждать твоего свиста, чтобы бежать в какую-нибудь грязную хату, вроде притона этого недоделанного Художника!.. А потом ты меня бросишь. Ты и так уже на малолеток заглядываешься… Голову прошлый раз чуть не свернул, когда мою тринадцатилетнюю соседку увидел…»