Тётя Мотя - Кучерская Майя

Несколько дней потом она изживала внутренний озноб от этого ледяного сна. Потому что главное было не что она наконец его увидела, согрела, наоборот, полного бессилия ощущение, вот что. Ничего не могла. Никак помочь.

Глава девятая

На этот раз поехали не в многолюдный Муй, в гораздо более тихий городок, название которого напоминало Коле старческий кашель. Гостиница оказалась в общем терпимой, хотя горячая вода текла только после долгих уговоров. Зато кататься здесь было одно удовольствие. Пляж, песок, ветерок.

Правда, через два дня после приезда и вполне сносного ветра, после отличных просто заходов наступил штиль. Мертвый. День купались, ели, потом на снятой еще в аэропорту «Мазде» ребята поехали глядеть окрестности. У Коли в тот день после вьетнамской еды жутко крутило живот, и он остался, провалялся полдня в номере. Ближе к вечеру, слегка оклемавшись, выбрался на улицу, побрел по пропахшему рыбой городку.

Тыкался о шумные прилавки бестолкового рынка, глядел на стены овощей, горы сушеной рыбы, ящики с помидорами и картошкой, потом заходил в магазинчики, в грязноватые дворики, и не грело как-то ничего. В одном из дворов неожиданно уткнулся в небольшой буддистский храм, с витыми раскрашенными колоннами и загнутой по краям крышей. Ну, хоть что-то. Сбросил сандалии, зашел, со света показалось — тьма кромешная. Осел на деревянную лавку у входа, привыкая. Здесь было заметно прохладнее, чем на душной улице, едкий запах благовоний перебивал свежий аромат цветов, которые стояли повсюду в высоких белых вазах. В центре поблескивал плечами золоченый Будда и еще какие-то фигурки вокруг.

Коля вспомнил свое увлечение китайцами. Все-то он забросил, еще тогда, весной, как-то не до китайцев стало, а может, просто перестали они отвечать ему на его вопросы. И едва он подумал, на какие, собственно, вопросы-то отвечать, снова знакомая тупая боль проткнула сердце, и снова он ощутил, что больше всего на свете хочет того же самого: чтобы рядом сейчас же оказалась она, долбаная его и такая родная жена. Но не просто, а чтоб любила его. Хотя бы как вначале было, хотя бы как перед свадьбой и еще немного потом. Коля сжал ладонями коротко стриженную голову, провел по черепку ногтями, чтобы только прогнать, прогнать наваждение, и вдруг расслышал легкие шаги. Из глубины храма вышел низенький бритый человечек в темных штанах, тканевой куртке на круглых пуговицах. Обычный пожилой, морщинистый вьетнам. Вроде нестрашный, с приветливым довольно лицом.

Увидев Колю, человечек слегка поклонился, поздоровался по-вьетнамски, Коля ответил на английском, как можно понятней, человечек, похоже, понял, спросил на едва опознаваемом английском же, откуда он. Коля ответил. И услышал.

— Русский?

— Да, — удивился Коля. — Вы знаете русский?

— Канешна! — засмеялся человечек и продолжил: — Все забыл. Сейчас опять нада помнить, многа русский, очень. Но многа забыл.

— Нет, — щедро улыбнулся Коля, — вы хорошо говорите. Где вы учились?

— Да, да, учился! — обрадовался вьетнамец.

— Но где? Здесь?

— Нет! Учился Москва, — неожиданно понял его старичок и добавил раздельно: — Эс эс эс эр.

— В институте? — поинтересовался Коля, как-то сразу заскучав от этого «СССР».

— Да! — по-прежнему радостно закивал вьетнамец. — Медицина. Детский врач.

— Педиатр, — уточнил Коля.

— Да, педиатр. Как тебя зовут?

Коля ответил.

— А вас?

— Меня зовут Хоанг Динь Тхо, учился Москва — звали Денис. Знаю, по-русски «динь» — говорит колокол. У вас много колокол. Очень много, — Динь вдруг тихо засмеялся. Было в нем что-то ласковое и детское. Коля, до этого желая уже свернуть разговор и свинтить поскорей, даже решил поболтать со старикашкой еще.

— А врачом вы больше не работаете?

— Врач? Раньше работал, больница, дети, теперь нет. Старый. Тут помогаю. Мой сын работает… — и Динь обвел рукой храм.

— Работает здесь? Он что же, священник?

— Вящени? Нет, не знаю. Он один живет, без жены, работает, молится.

— Монах, — сказал Коля.

— Манак, — повторил старичок. — Будда — веришь?

— Я? Не знаю, — растерялся Коля. — Вообще не знаю ничего, — добавил он, сам не понимая, зачем, и почувствовал, что еще немного, и начнет жаловаться этому чужому Динь-Диню на незадавшуюся жизнь.

— Ты грустный? Русский часто грустный, — сказал Динь. — Водка, больно, тяжело.