Любовь во время чумы - Маркес Габриэль Гарсиа

Фермина Даса предпочла уединиться в своих покоях. За весь вечер она не проронила ни слова, и Флорентино Ариса дал ей вволю думать о своем. И прервал ее думы лишь у дверей ее каюты, чтобы попрощаться, но ей не хотелось спать, она немного замерзла и предложила посидеть — посмотреть на реку с ее балкона. Флорентино Ариса подкатил два плетеных кресла к самым перилам, погасил свет, накинул ей на плечи шерстяной плед и сел рядом. Она свернула сигарету из пачки, которые он дарил ей, свернула с удивительной сноровкой, медленно закурила, ни слова не говоря, а потом свернула еще две, одну за другой, и выкурила их без передышки. Флорентино Ариса мелкими глотками выпил два термоса горького кофе.

Отсветы города скрылись за горизонтом. С темной палубы гладкая и замолкшая река и пастбища по обоим берегам казались одной светящейся равниной. Время от времени по берегам попадались соломенные шалаши рядом с огромными кострами, оповещавшими, что здесь продаются дрова для пароходных котлов. У Флорентино Арисы сохранилась память о путешествии по реке, совершенном в юности, и теперь одно за другим всплывали воспоминания, словно это было вчера. Он стал рассказывать их Фермине Дасе, думая подбодрить ее, но она курила в другом мире. Флорентино Ариса замолчал, оставив ее наедине с ее воспоминаниями, и принялся сворачивать для нее сигареты, одну за другой, пока не кончилась пачка. После полуночи музыка смолкла, гомон пассажиров тихонько расползся по всему пароходу, мало-помалу переходя в ночные шепоты. Они остались одни на темной палубе, и два сердца слились с живым дыханием парохода.

Прошло много времени, прежде чем Флорентино Ариса поглядел на Фермину Дасу — в сиянии реки она казалась призраком: четкий профиль мягко обволакивало слабое голубое сияние, — и увидел, что она молча плачет. Но вместо того, чтобы утешить ее или подождать, пока она выплачется, он поддался страху.

— Хочешь остаться одна? — спросил он. 

— Если бы хотела, я бы тебя не позвала, — ответила она.

И тогда он ледяными пальцами отыскал в темноте ее руку и понял, что ее рука ждала его. Оба мыслили достаточно ясно, чтобы на миг ощутить: ни та, ни другая рука не была такою, какою они воображали ее себе перед тем, как коснуться, то были две костлявые старческие руки. Но в следующий миг они уже были такими. Она стала говорить о покойном супруге, в настоящем времени, словно он был жив, и Флорентино Ариса понял: настала пора и для нее задать себе вопрос с достоинством, великодушием и с неукротимой жаждой жизни: что делать с любовью, которая осталась без хозяина.

Фермина Даса уже не курила, чтобы не вынимать своей руки из его. И терялась в мучительном желании понять. Она не представляла себе мужа лучше, чем был ее муж, и тем не менее, вспоминая их жизнь, она находила в ней гораздо больше разногласий и столкновений, чем радостного согласия, слишком часто возникало взаимное непонимание, бессмысленные споры и ссоры без примирения. Она вздохнула: «Невероятно, столько лет быть счастливой в бесконечных ссорах и препирательствах, черт возьми, не зная на самом деле, любовь ли это». Ну что ж, она выплеснула душу. Кто-то уже погасил луну, и пароход шлепал по воде размеренно, шаг за шагом, словно огромное осторожное животное. Фермина Даса стряхнула тоску. 

— А теперь ступай, — сказала она.

Флорентино Ариса сжал ее руку и наклонился поцеловать в щеку. Но она остановила его, и голос с хрипотцой прозвучал мягко:

— Не сейчас, — сказала она. — Я пахну старухой.

Она слышала, как он в темноте вышел, слышала, как он поднимался по лестнице, а потом — больше не слышала, и он перестал существовать для нее до следующего дня. Фермина Даса закурила сигарету, и пока курила, ей виделся доктор Хувеналь Урбино: в своем безупречном полотняном костюме, профессионал высокого класса и ослепительного обаяния, такой правильный в любви, он прощально махал ей белой шляпой с борта парохода, отошедшего в прошлое. «Мы, мужчины, — бедные рабы предрассудков, — сказал он ей как-то. — А если женщине захочется переспать с мужчиной, она перепрыгнет любую ограду, разрушит любую крепость, да еще и найдет себе моральное оправдание, никакого Бога не постесняется». Фермина Даса неподвижно сидела до самого рассвета и думала о Флорентино Арисе; нет, не о безутешном часовом из маленького парка Евангелий, это воспоминание не будило в ней ностальгических чувств, она думала о нем теперешнем, немощном и хромом, но из плоти и крови: о мужчине, который всегда был рядом и который не хотел взглянуть на реальность трезво. И пока пароход, тяжело отдуваясь, тащился навстречу первым проблескам зари, она молила Господа об одном: чтобы Флорентино Ариса знал, с чего начать завтра.