Ложится мгла на старые ступени - Чудаков Александр Павлович

Тоска по литературе не оставляла его всю жизнь. Он сочинял доклады, к которым настороженно относились в институте, и приходилось читать их в библиотеках: Тургеневской (пока её не сломали, пробивая бессмысленный Кировский проспект), Некрасовской и совсем неизвестных районных.

Наибольший успех имел цикл: «Записки о Пушкине» — Чаадаева, Пестеля, «Лицейские мемуары» Кюхельбекера. Читался текст — как если б такие записки и мемуары действительно существовали; сам Антон говорил, что это не история, не литература и не история литературы. Сочинённые мемуары Кюхельбекера имели успех несколько скандальный: коллега-соперник (совсем не по научной части) распустил слух, что Стремоухов нашёл подлинные воспоминания лицейского товарища Пушкина, однако их скрывает, ибо жаждет славы не архивиста, но писателя, так как всё время что-то кропает в стихах и прозе (последний факт был узнан злопыхателем от объекта соперничества).

Серия лекций Стремоухова посвящалась историческим реалиям «Евгения Онегина». Почему шампанское Пушкин называет «вином кометы»? Что за «нетленный» пирог из Страсбурга? Зачем Пушкин особо отмечает, что форейтор Лариных бородатый? Ведь мужики все носили бороды. А затем, что форейторами сажали (на переднюю лошадь в запряжке цугом) мальчиков, но Ларина в последний раз в столице была так давно, что мальчик успел возмужать. Напрашивался разговор о самой запряжке цугом. Лошадь, на которой сидел форейтор, называлась подседельная (понятно: на остальных были чересседельники), справа от него — подручная; первая, ближняя к экипажу пара — кони дышловые, или дышловики. (Прослышавши про такое, один из гостей графа Шереметьева, 97-летний старик, хотел поговорить с Антоном на эту тему, так как считал себя последним форейтором в мире, однако не успел.)

Когда доброжелатели передавали Антону слухи, что на его лекциях яблоку негде упасть, он говорил, что не обольщается: дело не в нём, а в Пушкине, и рассказывал случай. В «Академкниге» в небольшой очереди перед Антоном стоял мужичок — как потом выяснилось, слесарь-сантехник. Он купил изданную Институтом русского языка книгу «Лексика стихотворной речи Пушкина». Экземпляр оказался последним.

— И будете читать? — не выдержал следующий в очереди, джентльмен в очках, коему книги не досталось.

— По Пушкину беру всё, — сурово сказал сантехник и повернулся к продавщице.

— А «Поэтическая фразе… логия Пушкина», что третьеводни лежала, ещё осталась? Другу надо.

На спектакле Марселя Марсо в клубе МГУ, когда великий мим стал изображать дуэль Пушкина, Антон опустил голову и на сцену не смотрел, а потом выскочил из зала.

— Ну, старик, — сказал Юрик Ганецкий, — это уже nec plus ultra.

— Извини. Глупо, понимаю. Но не мог. На твоих глазах убивают Пушкина.

В филологи Антон явно не годился. Но как же те, которые всю жизнь читают лекции о Пушкине в университете, ведут семинары?

— Не каждый врач может быть хирургом или работать на «скорой помощи», — объяснял Юрик. — Нужны особые качества нервной системы, способность не приходить в волнение.

— И у всех филологов она есть?

— Думаю, у некоторых даже в избытке. А у кого нет — ушли в поэты.

— Привет, старик! — Антон пошатнулся от мощного удара лопаторазмерной ладони по спине. Так врезать мог только Атаганов, сотоварищ из сборной МГУ по плаванию, ушедший потом в ватерполисты. Антон повернулся и тоже похлопал Атаганова по необъятной спине. Отдалось, как в бочке; его грудная клетка и напоминала средней величины бочонок: расстояние что от плеча к плечу, что от груди к спине было одно; вспоминалось старинное выражение: грудной ящик.

Стилем брасс Антон овладел по «Спутнику сельского физкультурника»; тренер не поверил, так как Антон в пробном заплыве показал время лучше третьего разряда.

Тренировал пловцов Леонид Карпович Мешков, слава советского спорта, 50-кратный чемпион страны. Рассказывал, как до войны и после из-за отсутствия закрытых бассейнов они тренировались в Сандуновских банях — ранним утром, до их открытия.

Уже через год Антон проплыл лучше первого разряда, и Мешков перевёл его в команду мастеров. Тренировки длились полтора часа, пять раз в неделю; из бассейна Антон выходил шатаясь. Это был уже профессиональный спорт. На лекциях Антон спал.

Месяца через два в бассейн он ходить перестал. Через деканат Мешков вызвал его на кафедру плавания.