Эгипет - Краули Джон

Нет, вот еще одна: Крафт и с ним еще два молодых человека, на чем-то вроде горной тропки, а за спинами у них, в долине, туманный белый замок, как на картинке в детской книжке. На Крафте и на этих двух, как бишь их там, грубые куртки, кожаные шорты и свитера. Подпись гласила: Во время похода в Исполиновы горы, 1935 , и сама эта фраза Роузи показалась совершенно замечательной. В тексте она не нашла каких бы то ни было упоминаний об этой экспедиции, да и вообще понятия не имела, где находятся эти Исполиновы горы. Не иначе, в Волшебной стране.

Хотя, в общем-то, она не читала книгу подряд, от корки до корки. Книга просто лежала у нее на столе (изначально стол был карточным, а она просто переставила его в угол кабинета, чтобы за ним можно было работать), и она время от времени просто совала в нее нос — когда ей становилось скучно или когда она окончательно запутывалась в непривычной работе; это чтение и даже самый вид этой книги, казалось, имели самое непосредственное отношение к работе, достаточное для того, чтобы заполнять паузы между отдельными делами. Именно ее она и читала однажды утром в конце мая, сидя в кресле Бони и забросив обутые в кроссовки ноги на его письменный стол, хотя на дворе стояло воскресенье и день был не рабочий. Сам Бони был снаружи, на лужайке: согнулся над мячиком с крокетным молотком в руках. Густо-зеленая лужайка, предмет гордости любого старого садовода, белый, в синюю полоску мячик и молоток. Роузи видела его всякий раз, как поднимала глаза от книжки: упражняется.

«Какими бы достоинствами мы их ни наделяли, наши гнезда неизменно пусты, — прочла она; и подумала, что знает, кто такие эти мы. — Мы всегда и неизбежно будем одиноки, как мячики, когда их запускают через широкую зеленую лужайку, иногда они ударяются в другие, такие же, иногда их самих ударяют. Мы должны быть благодарны судьбе за эти удары; и хранить в себе смелость и бодрость духа; и не забывать о тех, кого любили, — ни в коем случае — и молиться, чтобы наша верность, в свою очередь, обеспечила нам место, пусть даже это место не часто будут навещать, в их собственных сердцах».

Хм.

Роузи вдруг пришло в голову, что в наши дни все — нет, пожалуй, не все, но многие из тех, кого она знала, — живут точно так же, как от века жили мужчины-геи вроде Крафта; от одного короткого столкновения до другого, столь же короткого, не находя покоя, среди любовников, которых невозможно удержать при себе, вот разве только на то время, покуда держишь их за руки. А что потом? А потом помнить о них и не терять связи: оставаться друзьями. Может, есть в этом некий урок, или подсказка на будущее: как не остаться в конечном счете с пустыми руками, если уж тебе все равно выпало жить такой судьбой.

Она пропустила странички между пальцами, и они сложились одна к другой, книга закрылась. Снаружи, на лужайке, Бони сделал отточенное движение молотком, как маятник качнулся, и распрямил согнутые в коленях ноги. Сэм в полном восторге помчалась через всю лужайку и перехватила мячик. Бони поднял палец; Сэм с мячиком в руке обернулась, чтобы послушать, что он скажет, а потом решила все равно оставить мячик себе и побежала прочь, восторженно хохоча во все горло.

«В Венеции, в церкви Сан-Панталон, находится одно из величайших известных мне произведений искусства. Это барочная фреска на потолке, выполненная в обманывающей глаз перспективе неким Фумиани, о котором я более ничего и нигде не слышал. Его работа покрывает весь потолок, вместе с кессонами, как некое невероятных размеров станковое полотно; она призвана проиллюстрировать историю из жизни святого, хотя мне так и не удалось выяснить, что же это за история. Несмотря на вполне убедительный вертикальный „скачок“ перспективы, ей недостает исчезающей — на грани реального — легкости Тьеполо, но есть в ней некая сумеречная, похожая на галлюцинацию ясность, все фигуры совершенно отчетливы и ясно прописаны, колонны, лестничные пролеты, троны, треножники и дым воскурений настолько реалистичны, что гигантские их размеры и скорость, с которой они закручены в уходящей вверх спирали, создают совершенно головокружительный эффект. Самое замечательное в ней то, что, если не считать центрального круговорота ангелов, в ней невозможно сыскать никакой очевидной религиозной идеи: ни Девы, ни Христа, ни Бога-Отца или Духа Святаго, ни распятия, ни нимбов, вообще ничего. Ничего, кроме этих гигантских древних фигур, вовлеченных в историю куда сильней, чем тот, о ком эта история должна была повествовать; они размышляют, выносят суждения, надеются, созерцают, одни во всей вселенной. Рой ангелов возносится вовсе не к Лику Божьему, но к пустому, затянутому белыми облаками центру неба.