Семья Корлеоне - Фалько Эд

Почему-то в одно и то же мгновение все внимание оказалось привлечено к убитому ребенку. Корку показалось, что все смотрят на это маленькое тело, распростертое на тротуаре, свесив ручку с бордюрного камня. По-прежнему звучали крики, в основном полицейских, которые суетились повсюду, но у Корка возникло такое ощущение, будто на улице внезапно воцарилась тишина. Обернувшись, он увидел, что стоит в дверях магазина женской одежды. К нему приближались люди, которые прятались в закутках и укрывались за дверями и прилавками, а теперь встали и двигались к двери и к разбитому окну, чтобы посмотреть на следы кровавого побоища. Снова оглянувшись на улицу, Корк увидел, что по ней катятся волны полицейских, выкрикивающих приказы и хватающих всех, кто попался под руку. Сонни, со скованными за спиной руками, смотрел на Корка, как и Анджело, в руках двоих здоровенных полицейских. Когда еще двое человек в форме направились к дверям магазина, Корк отступил в толпу, затем нырнул в подсобные помещения, где нашел запасной выход в переулок. Какое-то время он стоял среди мусорных баков, размышляя, что делать дальше. Так ничего и не придумав, Корк направился к «Гимбелсу» и подземным переходам, которые должны были привести его назад к машине.

Глава 24

Вито видел из окна своего кабинета, как последние журналисты, двое грузных мужчин в дешевых костюмах, с удостоверениями прессы, засунутыми за ленты на шляпах, уселись в старенький «Бьюик» и медленно поехали по Хьюз-авеню. У крыльца дома остались трое полицей-

ских следователей, спорящих с Хаббелом и Митцнером, двумя адвокатами, выпускниками «Лиги плюща»,^[59] которых нанял Вито. На протяжении нескольких часов дом был запружен полицейскими и адвокатами, а на улице толпа журналистов и радиокорреспондентов осаждала всех, кто появлялся перед зданием, в том числе соседей. И вот теперь, оставшись один в погруженном в полумрак кабинете, стоя невидимый в наступающих сумерках у окна, с рукой на перевязи, Вито ждал, когда последние посторонние покинут его дом. Внизу дежурили его люди. Они находились на кухне вместе с Клеменцей, который приготовил всем на ужин спагетти с фрикадельками, в то время как Кармелла металась между комнатами детей, успокаивая их. Вито то и дело расчесывал пальцами здоровой руки волосы, глядя то на улицу, то на свое отражение в темном оконном стекле. Мысли его метались между маршем, полицией и больницей, постоянно останавливаясь на его детях, распростертых на улице под шквалом свистящих над головой пуль, на Сантино, стоящем рядом с ним с револьвером в руке, и снова, снова возвращались к тому мгновению, когда он увидел на тротуаре убитого ребенка, в луже крови, которая стекала с бордюрного камня, собирась лужицей на мостовой.

В отношении ребенка Вито ничего не мог поделать. Надо будет найти способ помочь его семье, однако он понимал, что это ничто, что имело бы смысл только то, что могло бы каким-нибудь образом исправить содеянное, и поскольку он сознавал пределы возможного, лучше было бы выбросить ребенка из головы, — однако пока что Вито позволял себе видеть этот образ. Он позволял себе видеть мертвого ребенка, лежащего на тротуаре в луже крови. Позволял себе вспоминать Ричи Гатто, падающего ему в руки, позволял себе вспоминать те унижения, которые ему пришлось претерпеть от полицейских, надевших на него наручники и увезших его в «воронке», в то время как его нужно было срочно везти в больницу. Он был ранен в плечо. Ему сказали, что в него стрелял Бобби Коркоран, друг Сантино, хотя сам он этого не видел. Однако он видел, какими глазами смотрели на него полицейские, арестовавшие его. Он видел отвращение у них на лицах, словно им приходилось иметь дело с дикарем. Вито начал было объяснять одному из полицейских: «Я с семьей принимал участие в марше», но тотчас же покраснел, устыдившись собственного позора: он вынужден был оправдываться перед каким-то buffone. После этого он молча терпел боль в плече до тех пор, пока не появился Митцнер, который отвез его в Пресвитерианскую клинику, где из раны извлекли пулю, перебинтовали грудь и повесили руку на перевязь, а затем отправили домой, чтобы там на него набросились журналисты, и лишь через какое-то время ему удалось вырваться от них и укрыться дома, в тишине кабинета.

В отражении в оконном стекле Вито увидел, что растрепал свои волосы, и подивился непривычному лицу, смотрящему на него: мужчина средних лет в расстегнутой рубашке, с перебинтованной грудью, волосы взъерошены, левая рука на перевязи. Он как мог пригладил волосы и застегнул рубашку. Ему снова вспомнились его дети, его собственные дети, распростертые на мостовой под градом пуль. Его жена лежала на земле, стараясь защитить своих детей от вооруженных людей.