ЛАНАРК: Жизнь в четырех книгах - Грей Аласдер

— Живей-живей-живей! — крикнула ворона. — Прикончи ее живо.

Он придвинул свой каменный рот к ее горлу, в уголок, где челюсть подходит к уху, и прикончил ее живо.

Он проснулся под моросящим дождем, чувствуя корку на губах и рядом с собой нечто, чего не желал видеть. Попытался лететь домой, но дыхания хватало лишь на короткие перелеты, а в промежутках он полз по скользкой береговой полосе. Поднимаясь по лестнице, он заваливался то в одну сторону, то в другую, а в доме улегся на пол прихожей и начал хрюкать — главным образом ловя воздух, но попутно желая привлечь к себе внимание. Он хрюкал все громче, пока какой-то полисмен не взломал дверь. Toy ждал, что его поведут в тюрьму, но рядом оказался врач, они с полисменом подняли его и уложили в постель. Доктор сделал ему укол морфия, и он сладко заснул. Очнулся он в Южной общей больнице, где провел почти две недели.

Глава 30

Капитуляция

Ланарк смотрел через окно палаты на постель, которая казалась отражением его собственной: только фигуру, на ней лежавшую, скрывали простыни.

— Toy в самом деле убил кого-то, или же это была очередная галлюцинация?

Я могу рассказывать историю только так, как видел ее он.

— Но полиция арестовала его?

Нет. В больнице он смутно продолжал ожидать ареста, однако никто за ним не являлся, и это его беспокоило. Ему хотелось избавиться от всего того, что он знал, и арест этому бы способствовал.

— Значит, это была галлюцинация.

Вовсе не обязательно. В тысяча девятьсот пятьдесят шестом году в Британии официально зафиксировано сто пятьдесят убийств, треть из них осталась нераскрытой. Toy определенно подозревал, что совершил нечто преступное, но для того, чтобы сделать признание в полиции, требовалось усилие, поэтому он много не раздумывал и вволю отсыпался. Наяву он больше не мечтал. Его сознание спеленала тугая повязка бесчувственности.

У него обнаружили ушиб руки, истощение и бронхиальную астму и стали давать кортизоновые стероиды — новый препарат, излечивающий астму за два дня. На прочее потребовалось больше времени. Социальный работник при больнице хотел связаться с мистером Toy, но Toy не сообщил адреса, заявив, что навестит отца после выписки, хотя на самом деле и не собирался.

Выписавшись из больницы, Toy зашел к себе и собрал небольшой холщовый рюкзак: положил туда запас одежды и набор для бритья.

— Вы сказали, что он перестал бриться.

Toy вновь начал бриться после статьи в «Ивнинг ньюс», чтобы не походить на газетную фотографию. В рюкзак он добавил и старый компас мистера Toy. С девятью фунтами в кармане, не считая мелочи. Toy отправился на автобусную станцию в конце Парламентэри-роуд. Он подумывал о Лондоне — с тем, чтобы скользить вниз по глобусу к шумному и многолюдному югу, однако на станции стрелка его мысленного компаса внезапно развернулась на сто восемьдесят градусов и указала на северные горы и прибрежные бухты. Toy решил все же повидаться с отцом.

Взгляните, как Toy едет по автобусному маршруту, описанному в начале книги первой (глава 18), только большую часть пути он дремлет и выходит из автобуса в деревне Гленко. Он шагает по узкой тропе к молодежной турбазе: дорога представляет собой тоннель в зарослях. Сейчас осень: горы переливаются пурпурными, оранжевыми и зеленовато-золотистыми красками, но яркость их приглушена серой дымкой.

— Исключите местный колорит.

Ладно.

Еще нет пяти часов, и некоторые альпинисты ждут на крыльце турбазы. Toy, обойдя здание, останавливается у входа в дирекцию, но, прежде чем постучать, заглядывает в окно. В чистенькой комнате на стенах развешаны небольшие акварели с изображением Лох-Ломонда, которые висели раньше в гостиной в Риддри. Toy узнает также книжную этажерку, письменный стол и деревянную табакерку, вырезанную в форме совы. Отец сидит с книгой в мягком кресле у теплой печи. На низком столике возле его локтя — чайник под стеганым чехлом, несколько чашек, сахарница из граненого стекла, молочник и тарелка с печеньем. На диване напротив сидят две женщины. Седой идет седьмой десяток; вторая — темноволосая, лет сорока — годится ей в дочери. Женщина постарше вяжет, помоложе — читает. Спокойный уют комнаты настолько завершен, источает такую совершенную невозмутимость, что Toy чувствует себя не вправе сюда вторгаться. Он может только разрушить идиллию, но не войти в нее составной частью, поэтому он, отыскав проход в живой изгороди, выбирается на дорогу и возвращается в деревню.