2017 - Славникова Ольга

Когда же это было? Году примерно в девяносто четвертом – девяносто шестом. Рушились финансовые пирамиды, у плотины митинговали, с каждым днем все более женским и все менее мужским составом, обманутые вкладчики. В бывших парадных, в перестроенных общественных туалетах, чуть ли не в телефонных будках торговали плоскими кожаными куртками, паленым алкоголем и большими, как коробки пластилина, шоколадными плитками. Рубли мутировали ежемесячно, точно поколения мушек-дрозофил. Полунищие рублевые миллионеры носили плечистые цветные пиджаки поддельного кашемира, на ощупь вроде крашеного крахмала. Братки разъезжали по городу на ржавых иномарках, оглушая мощным роком, будто музыкальные киоски. Именно тогда Тамара купила свой первый спортивный «БМВ»: таких шикарных машин в рифейской столице было наперечет, и прохожие смотрели вслед, когда Тамара, полулежа в водительском кресле, упорно двигала белую красавицу вперед, по пушистой от снега рифейской грязи.

И тогда же были эти странные командировки с телефонным молчанием и поездки на чьи-то дни рожденья на первые каменные дачи, где чадили, как везувии, отделанные малахитом мощные камины и поражала варварская мебель, крытая парчой. Там уже мелькали кое-какие нынешние лица, ничем особенно не выделявшиеся среди прочих лиц и даже менее заметные, чем те, кого впоследствии стерло. Павел Петрович Бессмертный, средний хозяйственник и вечный зам какого-то начальства, носил тогда полушерстяной коричневый костюм, подходивший по цвету и фактуре к его заостренным усам. Аспирант Володя Гречихин представлял собой нечто размытое и угнетенное, девушкам явно не нравились его чрезвычайно прозрачные длинные уши, торчавшие из тонких волос, отпущенных до плеч. К Тамаре хозяева тогдашних праздников относились с отеческой добротой и слушали ее толковые речи с умилением, как взрослые слушают ребенка, читающего стишок. Что именно она говорила упитанным дяденькам в золоченых узеньких очках, какие сдавала экзамены, Крылов не знал – его всегда отвлекали в сторону чем-нибудь неинтересным, демонстрацией каких-то пересохших птичьих чучел или полированной яшмовой плитки, которой предполагалось оклеить туалеты. Ему, тогда еще кормильцу семьи, выполнявшему деликатные поручения Анфилогова плюс неплохо торговавшему видеокассетами, было неуютно оттого, что затеваются какие-то дела, но при этом не с ним.

– Ты бы просто на это не подписался, – сообщила Тамара, прочитавшая, как это с ней бывало, крыловские мысли. – Ты был уже недоверчивый, тертый, поглядывал волком. И ты бы точно задал себе вопрос, не слишком ли задешево тебя хотят использовать и не слишком ли круто подставляют. Ну, а мне хотелось отличиться. Хотелось похвалы, и чтобы все твердили, что я само совершенство. И я, представляешь, сама в ответ на их аккуратные пожелания разработала схему, максимально для них приятную. Я чувствовала себя их любимой помощницей. И тоже их любила, за то, что они, такие продвинутые, взрослые, приняли меня в свою игру. Хотя в комбинациях, которые тогда осуществлялись, было место чему угодно, но только не чувствам.

– То есть тебя, разбежавшуюся им навстречу, предполагалось стереть в порошок, – угрюмо уточнил Крылов.

– Вот поэтому я и не посвящала тебя ни во что, – упавшим голосом ответила Тамара. – Мне казалось, что ты слишком злобно думаешь о людях. Что ты вмешаешься и оконфузишь меня перед моими друзьями, которые еще ничего плохого мне не сделали, а наоборот, только помогли.

– Ничего себе! – возмутился Крылов. – Хорошие открытия делаю я на старости лет! Значит, пока тебя не посадили и не пристрелили, не навесили долгов со счетчиком, они святые люди, не верить которым смертный грех. Несмотря на то, что именно они создали себе и другим все эти возможности.

– Я и сама создала, – тихо напомнила Тамара. – Я тоже в этом участвовала, причем с большим энтузиазмом.

– Ну и как же у тебя получилось выкрутиться? – саркастически осведомился Крылов, которому наконец открылся пакостный подтекст солидных толковищ, доносившихся до него сумбурными звуками, похожими на жирное воркование грудастых голубей.

– Не через постель! – вспыхнула Тамара, нечаянно толкнув Крылова локтем.

– Это не обсуждается, – отмахнулся Крылов. – Говори по существу.

Тамара ссутулилась, стиснув руки между колен, потирая ладони и колени друг о друга, точно стреноженный кузнечик. Это была ее подростковая, гимназическая привычка, проявлявшаяся только в минуты растерянности, очень редкие у взрослой успешной Тамары. Так она сидела, если знала, что никто чужой на нее не смотрит.