Немцы - Терехов Александр Михайлович

— Наверное, в старости я буду одинок. В каком-нибудь вонючем доме престарелых. Буду злиться на всех, что забыли. Что ничего не вышло. И буду ненавидеть молодых.

Улрике лежала рядом, на расстоянии протянутой руки, но — отдельно, тяжело и пугающе неприязненно, словно давно знала что-то еще про них (то, что, Эбергард надеялся, она никогда не узнает) и только посреди ночи могла доставать и понимать это знание и смотрела в ту же сторону.

— А я обязательно буду дружить с другими старушками. Будем устраивать вечеринки. Хохотать.

Они молчали. Словно на ветру, высматривая над рельсами приближающийся тепловозный огонь.

Улрике сказала:

— А может… Может… мы всё-таки будем жить вместе. И помогать друг другу, — нашла его руку и на мгновение, боязливой надеждой протянулось между ними и соединило тепло, то, которого все жаждут; ему казалось: так и не спал, но когда Улрике наклонилась и сказала:

— Вставай, наверное, нам надо ехать, — оказалось: уже собрана и одета. — Почти не спала из-за схваток. — Он дернулся «такси», но всё же позвонил Павлу Валентиновичу: всё урегулировалось, никто за нами не поедет, честное слово, и радость — у подъезда действительно никого, наверное, заступают с девяти, по этому объекту работать круглосуточно нерентабельно; Улрике больно, она повалилась на Эбергарда, он выстукивал адвокату: «Опоздаю. Или без меня», получая яростное: «…………! Я так и знала!

Так и знала!!!»; врач, с ней договаривались на определенную сумму, армянка с равнодушным, размеренным голосом и трагически накрашенными губами, забрала Улрике, от адвоката: «А во сколько ты сможешь? Или вообще не сможешь?!», «Позвони сразу, как освободишься!» К Эбергарду вперевалочку подкатилась веселая, улыбчивая нянюшка, сделанная из ваты:

— А ребеночка мы вам сегодня не отдадим!

Эбергард улыбнулся, моргнул «да», ну знаю.

— Нет, не отдади-им, — дразнила, — мы его сперва на вскрытие отправим!

Подбежали и смели ее какие-то черные: хоронить до заката; нянечка отбивалась: идите к главврачу! Толстая, заспанная из приемной: вы — присутствовать? переодевайтесь; медицинская роба; вещи оставьте в «узелочной», штаны Эбергард надел задом наперед, но уже поздно, большие, постоянно сползают, лестницей, в обнявшихся парах, вверх, у лифта на этаже он уперся в каталку: изможденная тихая женщина с распущенными волосами лежала ногами к лифту и пусто смотрела на Эбергарда, на ней, как узелок с вещами, лежал сверток с человеческим существом; он подумал сказать «поздравляю», но промолчал, обойдя эту повозку по широкой дуге. «Немедленно позвони!!!» — отключил телефон; его повели мимо прозрачных стен, иногда раздавались крики, за некоторыми прозрачными стенами торчали высоко поднятые женские колени, ему показывали: ваша? ваша? Нет, эта нет — Улрике не узнал, моей нет, вернулись: Улрике лежала мертвенно-бледная, раскинув руки, схватки прекратились, просто лежала, облепленная какими-то проводами, в мониторе стучало сердце девочки, от ста двадцати до ста сорока, армянка врач скучала, акушерка скучала, что-то там уже проткнули и воды отошли, ждем схваток, здравствуйте, это заместитель главного врача. Крупный плод. Может быть, кесарево? Холеная заведующая отделением, ее слышно из соседнего бокса:

— Это что здесь за крики?! А ну молчать! Все рожали, и ты родишь, — врачи, взявшие деньги, не могли так, и заведующую приглашали затыкать крикливых.

Там — Эбергард огляделся на соседства — утробой к нему лежала женщина с промежностью, заржавевшей от крови, и смотрела на него ненастоящими глазами куклы, дальше — роженица ждала, смотрела в окно.

— Я не рожу, — прошептала Улрике.

— Родишь, — акушерка вяло повторяла, — родишь. Надо настроиться.

Схватки начались и усилились, ходить, чтобы не так больно, они ходили — от дверей до спинки кровати, он растирал кулаками Улрике поясницу, просил, как научили, «подыши!», она кричала, что не родит, осматривали: шейка еще не открылась, нет, головка не опустилась, Улрике закричала: «Господи, как больно! Я умру!» — Эбергард обернулся к врачу: идет всё нормально, как у всех? Армянка кивнула и не стала давить зевок. Ходили, Улрике кричала уже непрерывно. Шейка открылась, но головка еще не опустилась. Улрике кричала громче всех. Словно в роддоме кричала она одна.

— Сделайте мне обезболивающий! Я не выдержу!

— Не надо так кричать.

— Помогите!!!

Опять он оглянулся: всем же платил, кто поможет? Акушерка раскладывала на столе лоскут клеенки с именем мамы и розовый браслетик — девочка — и больше не делала ничего; почему Улрике не скажет ему: уходи, видит ли она его? Держал ее, кричал «дыши!», мял спину, переворачивайтесь на спину, чтобы ребенку легче дышать, но — так еще больнее!!!