Сарафанное радио и другие рассказы от первого лица - Нестерова Наталья

В Сибири мы проработали пять лет и заработали на комнату в московской коммуналке.

Но комната оказалась перспективной — через некоторое время большую квартиру расселили, и мы получили крохотную двухкомнатную. Родилась долгожданная дочка. Игорь настоял, чтобы назвать ее Татьянкой, как и меня. Я сопротивлялась: зачем всех под одну гребенку? Но Игорь говорил, что краше этого имени быть не может.

В общем-то, мы были простой средней семьей. Так и сказал небрежно наш приятель, выбившийся в бизнесмены:

— Гляжу на вас, как вы тихо топаете к нищей государственной пенсии, — шаг вперед, два шага назад. Средний класс средних обывателей.

Игорь в ответ развел руками, показал на нашу немудреную обстановку:

— Все, на что ты глядишь, от кирпича в стене и до последней нитки в подштанниках, заработано своим горбом, потом и кровью. Не украдено, не наварено в махинациях, а заработано! И мы с Танькой класс, может быть, и средний, да совести и порядочности высокой!

Звучало пафосно и эмоционально, но по сути совершенно верно. Мы с Игорем были кузнецами своего маленького и, как тогда казалось, надежного счастья. Мы вовсе не чурались карьеры, не топтались на месте, особенно Игорь. Его взяли в одну из контор РАО ЕЭС, и он отлично там себя зарекомендовал. Я много внимания уделяла дочери, поэтому устроилась на скромную должность в теплоэнергонадзор. Из нашего дома постепенно уходила нужда. Мы уже не бегали осенью, зимой и весной в куцых куртенках, купили видеомагнитофон и прочие предметы роскоши. Словом, все у нас было хорошо. До того дня, когда мне вынесли диагноз-приговор. Будто мы ехали-ехали в веселом поезде и прибыли на станцию, а там — холодная лунная пустыня и мрак.

Я уложила Татьянку спать, сидела на кухне, ждала мужа. Он теперь часто задерживался — работы невпроворот. Я ждала его, готовилась сообщить страшную новость, как ждет человек, на которого свалился непосильный груз, и держит он его на последнем напряжении. Но придет родной и любимый и возьмет на себя часть тяжести.

Игорь пришел, не снимая пальто, заглянул на кухню, увидел мое лицо и заговорил первым:

— Ты уже все знаешь? Вижу — знаешь. Да, я полюбил другую женщину. Наверное, за это нельзя простить. Но я все-таки прошу не держать на меня зла. Молчишь? Ну и правильно. Какие тут могут быть слова.

Он ушел собирать вещи. Я не плакала. Плачут, когда больно. А мертвые не плачут, им не больно. У меня в голове крутилась фраза: жизнь после смерти, жизнь после смерти. Я стояла на краю пропасти, думала — он протянет мне руку, а он подошел и толкнул меня вниз, в жизнь после смерти. Я умерла. Я была живым трупом, с телом, которое поедали злокачественные опухоли, и с сознанием, растоптанным, точно грецкий орех сапогом.

Я и потом не плакала. Действовала, как заводная кукла. Оставался маленький, но крепкий поплавок, держащий меня на поверхности, — дочь, Татьянка. Не умом, не разумом, а каким-то инстинктом я понимала, что обязана идти до последнего, все перенести, только не оставить ее сиротой. В то же время дочь вызывала у меня странное чувство, далеко не материнское. Мне было досадно, что ребенок есть, существует. Не было бы ее, и я бы легко отдалась тому, чего более всего желала: из живого трупа превратиться своей волей в натуральный неживой.

Татьянку я отвезла к. своей маме во Льгов. Сказала, что мне нужно сделать небольшую операцию — так, мелочь, киста. Не хотела волновать маму, она тоже не богатырского здоровья. Вернулась в Москву и легла в клинику. В приемном покое у меня спросили телефоны ближайших родственников. Я дала рабочий телефон мужа. Операция всяко могла кончиться, и уж похоронить меня он не откажется.

Не буду описывать свои ощущения до операции и после — они из того опыта, который лучше не приобретать. Лечащий врач позвонила Игорю, когда меня из реанимации перевели в палату. Он пришел на беседу и только тогда узнал правду. Врач сказала ему, что дело со мной обстоит плохо, потому что я — в глубокой депрессии и не борюсь с болезнью. Наука не может объяснить, но рак часто побеждают те, кто собирает волю в кулак и сражается с недугом. Опустившие руки даже при очень хороших терапевтических результатах, оказываются проигравшими. Я находилась во второй категории. Антидепрессанты — лекарства, которые мне давали, — заменить волю не могли.

Игорь пришел с цветами, фруктами и потешной мягкой игрушкой — розовым крокодилом. Присел на табурет у кровати и заговорил как ни в чем ни бывало. Я отвернулась, на вопросы не отвечала и больше не взглянула на него. Он так и вел три часа беседу сам с собой, а вроде бы со мной.