Мир от Гарпа - Ирвинг Джон

— Уолт, что ты там высматриваешь? — спросила Хелен.

— Что ты там нашел интересного, дурачок? — сказал Данкен.

— Хочу увидеть „Прибоя“.

— Кого, кого? — спросил Гарп.

— „Прибоя“, — сказал Уолт. — Хочу увидеть его. Он очень большой? Похож на жабу?

От удивления у всех троих раскрылись рты. Так значит, все эти годы малыш боялся огромного, страшного „Прибоя“ — неведомого чудовища, которое пряталось среди прибрежных камней и было готово в любую минуту схватить Уолта и утащить в черную океанскую бездну.

Гарп стал фантазировать вместе с сынишкой. Поднимается ли чудовище на поверхность? Быстро ли оно плавает? А может, эта скользкая, обрюзгшая тварь вечно сидит на холодном дне к хватает зевак за ноги длинным, липучим языком? Какой он — этот свирепый „Прибой“?

Для Гарпа и Хелен „Прибой“ стал кодовым названием тревоги. Даже потом, когда для Уолта „Прибой“ превратился в пенистую кромку волн (прибой — это не зверь, а волны, которые бьются о песок, дурья голова, объяснял ему Гарп), Хелен с Гарпом, почуяв опасность, стали называть ее словечком Уолта. Будь то скопление машин или скользкая дорога, кто-нибудь из них обязательно говорил: „Опять этот свирепый „Прибой“.

— А помнишь, — спросил в самолете Данкен, — Уолт как- то спросил про него — зеленый он или коричневый?

Отец и сын улыбались, а Гарп подумал: „Нет, сынок, „Прибой“ не зеленый и не коричневый. „Прибой“ — это я; „Прибой“ — это Хелен; у него цвет дождя, и размером он с легковой автомобиль“.

В Вене Гарп все время чувствовал, свирепый „Прибой“ где-то совсем рядом.

Хелен была спокойна, а у Данкена, как и полагается одиннадцатилетнему подростку, настроение менялось десять раз на день. Приезд в Вену стал для Гарпа как бы возвращением в детство, в „Академию Стиринга“. Дома, улицы и даже картины в музеях были словно его старые учителя, правда, постаревшие с годами. Он с трудом узнавал их, а они и вовсе его не помнили. Хелен и Данкен часами бродили по городу. Гарп довольствовался прогулками с малышкой Дженни. Он возил ее той долгой теплой осенью в коляске, столь же причудливой, как сам город; приветливо улыбался разговорчивым старушкам, которые заглядывали в коляску и, увидев его дочурку, одобрительно кивали. Жители Вены казались Гарпу сытыми и благополучными. Советская оккупация, развалины, напоминавшие о войне, да и сама война, остались в далеком прошлом. В тот год, когда Гарп жил здесь с матерью, Вена как бы умирала, и дни ее были сочтены; теперь же на месте старого города родилось что-то совсем новое — заурядное и безликое.

Гарпу нравилось водить Хелен с Данкеном по городу, где страницы его собственной жизни переплетались с хрестоматийной историей Вены: „Вот здесь выступал Гитлер с первым своим обращением к венцам. На этот рынок я когда-то ходил за покупками по субботам. А вот это — Четвертый район, бывшая советская оккупационная зона. Здесь находится знаменитая Карлскирхе и Верхний и Нижний Бельведеры. А между Принц-Ойгенштрассе, слева от вас, и Аргентинерштрассе есть улочка, где мама и я…“

Они сняли несколько комнат в небольшом уютном пансионе. Сначала им хотелось, чтобы Данкен ходил в английскую школу. Но дорога туда на машине или трамвае занимала много времени, а они не собирались долго оставаться в Вене. Впереди уже смутно маячило Рождество. И как-то не мыслилось праздновать его в другом месте, а не на берегу бухты Догз-хед вместе с Дженни, Робертой и Эрни Холмом.

Когда Джон Вулф наконец прислал книгу, уже изданную, в глянцевой суперобложке, ощущение, что свирепый „Прибой“ где-то совсем рядом, стало невыносимым. Несколько дней Гарп не находил себе места, но потом „Прибой“ все-таки поутих. И Гарп написал вполне сдержанное письмо издателю, в котором выразил неудовольствие, даже, пожалуй, личную обиду. Он понимает, намерения были самые благие, так лучше для дела, однако… И все в том же духе. Да и на кого он мог сердиться? На Вулфа? Роман написан Гарпом, Вулф только дал ему зеленую улицу.

От матери Гарп узнал, что первые отклики на книгу были „не очень лестные“, но Дженни, следуя совету Вулфа, не прислала пока ни одного. Первый восторженный отклик Джон Вулф вырезал из влиятельного „Нью-йоркского обозрения“. „Движение за права женщин наконец-то оказало воздействие на творчество крупного писателя, — говорилось в статье, автором которой была доцент какого-то университета, специалист по женскому движению. — „Мир от Бензенхейвера“ — это первое проведенное и написанное мужчиной глубокое исследование того типично мужского психоза, от которого так страдают женщины“. И так далее и тому подобное.