Чертово колесо - Гиголашвили Михаил

Поглазев на эту суету, бес поплелся в Золотой угол, где было чисто, но шумно: гремели молотки, звенел металл, гомонили перед смертью гвозди, шумно вздыхали аметисты и топазы, навеки вгоняемые в оправы и браслеты. Лавки под охраной двойников, которые особо плотным кольцом окружали прилавки. Золото слепило глаза, отливало краснотой. Зазывалы кричали:

— Золото — пот солнца! Оно греет и светит!

Вот глупцы! Кто же не знает, что золото — это помёт царя Бегелы, который без конца испражняется на своем дырявом троне! Но царь стар и болен, иногда он тужится, что есть мочи, но золота нет, и тогда надо ждать крови, войн и большой жатвы со жратвой.

Бесу стало не по себе от металла. Все железное опасно: оно крепко, как камень, никого не слушает и норовит поранить живое. Обрушив груду блюд, бес увильнул от настырных двойников, выскочил из рядов и, морда к морде, столкнулся с веселыми духами, напавшими на брамина. Сейчас они деловитой трусцой спешили куда-то под прилавками. Когтистый дух по кличке Коготь не забывал на ходу царапать торговок, а другой, кусачий Зуб, хватал их за груди и носы, когда они нагибались посмотреть, что за кошки повадились шнырять под ногами.

Бес пристал к духам и отправился с ними травить аскетов, лежащих возле базарных ворот. Коготь и Зуб ворошили и щекотали костлявые тела. Аскеты ныли, вяло отмахиваясь. Бес, впервые видя такие проваленные животы, острые ребра и впалые щеки, подумал, что тут можно поживиться — такими слабыми выглядели эти странные люди, вот-вот умрут! Однако Коготь, наигравшись с доходягами, будто понял, о чем думает чужачок:

— Еле-еле душа в теле, а крепкие, ничего их не берет! Жирные мрут, а вот такие тощие по сто лет живут!

Они бросили аскетов, вернулись в ряды. Гурьбой поперлись дальше. Опрокидывали посуду, весы и тюки, цеплялись ко всякой мелкой базарной гниде. Сбросили каменного Ганешу с хоботом вместо носа и пару раз треснули по нему палкой, когда он начал угрожающе бурчать им вслед. Загнали под прилавок одинокого двойника. Поцарапали в кровь настырную обезьяну, которая невесть зачем кралась за ними и даже вздумала ругать их на своем глупом языке. Потом стащили у старухи-торговки полудохлую от жары утку и принялись деловито ощипывать ее. Утка крякала, стонала, но духи, не обращая внимания на мольбы и живьем ощипав птицу до последнего пера, принялись играть ею, как мячом.

— Зачем? — удивился бес (он ждал, что духи просто свернут ей шею).

— Живьем битое — вкуснее! — объяснили они непонятливому дураку.

Утка, умирая, крякала под ударами их лап и, наконец, испустила последнее дыхание, которое, и правда, показалось бесу гораздо вкуснее обычных. Насытившись, он смотрел, как Коготь и Зуб делят утку: один любит кости и ребра, а другой — мясо и потроха.

Затем Коготь и Зуб решили проведать свою подружку, наказанную мужем. Звали ее Баджи, она давно связалась с нечистью: тайком курила гашиш и от вечной похоти путалась не только с людьми, но и с оборотнями, научившими ее выворачивать наружу анус и высасывать сперму из сосков мужчин.

Они выскочили за ограду базара, перелетели через пару улиц, гуськом пролезли под неказистый плетень и прошмыгнули по огороду к выгребной яме, к голове, торчащей из лужи нечистот. Это была Баджи, закопанная по горло в землю. Лицо — в кале и моче, глаза закрыты.

— Что, плохо тебе? — злорадно спросил Коготь, хватая клычками ее за ухо.

— Ты нас должна слушаться, нас! Если будешь всегда наша — мы тебя выкопаем. Или мужа приневолим, — вступил Зуб, покусывая голову за затылок. — Как велели закопать — так заставим и выкопать. А нет — прикажем бросить тебя крысам на ужин.

— Кто тебя тут найдет? — Коготь схватил помойное ведро, накрыл им голову Баджи и победно постучал по дну. — Ясно? Будешь наша — спасем, нет — подохнешь.

Ведро глухо екнуло:

— Ваша была, ваша буду. Только спасите.

— То-то! Ты и так наша. Она давно наша, — объяснил Коготь бесу. — Ее муж, как все мужья, и сам не крыл ее, и другим не давал. Вот она и стала паскудницей, как все они…

— Она давно наша, — заухмылялся Зуб, снимая ведро и облизывая голову острым и длинным, как пальмовый лист, языком. — И другие будут наши… Бери ее, хочешь?.. Поменяемся?.. Ты нам — ведро жаб, а мы тебе — Баджи, а?.. — вдруг милостиво предложил он, любовно вылизывая губы несчастной.

А бесу вдруг увиделась на виске родинка. Опять та женщина!.. Она снова тут!.. Она преследует его! Хочет увести с собой под землю, в смерть!.. И он в ужасе бросился бежать через огород.