Зимний путь - Нотомб Амели

В этой связи мне вспоминается моя четырнадцатилетняя племянница Алисия. Девчонка сидит у телевизора с самого рождения. Однажды я ей сказал, что в миг смерти перед ее мысленным взором промелькнет клип, который начнется с Take That и кончится Goldplay. Она только ухмыльнулась. А ее мать возмущенно спросила, почему я нападаю на ее дочку. Ну, если подшучивать над девочкой-подростком значит «нападать», то интересно, какие слова найдет моя невестка, узнав о моей роли во взрыве «Боинга-747».

Ибо меня, конечно, интересует общественное мнение. Теракты ведь для того и совершаются, чтобы о них судачили люди и кричали СМИ, разводя сплетни в планетарном масштабе. Самолеты угоняют не ради удовольствия, а ради того, чтобы стать героем первых страниц газет. Упраздните средства массовой информации, и все террористы на свете вмиг станут безработными. Жаль, что это будет еще очень и очень нескоро.

Я воображаю, как сразу же после 14 часов — ну, самое позднее, в 14.30, если учесть извечные задержки, — моими агентами станут CNN, AFP и все прочие каналы. Хотел бы я видеть выражение лица моей невестки нынче вечером, во время восьмичасовых новостей. «Я всегда тебе говорила, что твой братец псих!» Мне есть чем гордиться. Благодаря мне Алисия впервые в жизни посмотрит не MTV, а другую программу. Но они все равно будут на меня злиться.

Так почему бы не доставить себе удовольствие мысленно нарисовать эту сцену: ведь потом-то я уже не смогу насладиться возмущением, которое вызовет мой поступок. А оценить при жизни свою посмертную репутацию можно лишь одним способом — предварив ее письменным свидетельством. Согласитесь, не так уж это абсурдно!

Вот реакция моих родителей: «Я давно знал, что мой младший сын большой оригинал. Это он унаследовал от меня!» — скажет отец, а матушка начнет сочинять «подлинные» воспоминания, якобы предвещавшие мою горестную судьбу: «Когда ему было восемь лет, он собирал из „Лего“ самолетики, а потом бросал их на свою игрушечную ферму».

Моя сестра, со своей стороны, будет с умилением пересказывать невыдуманные истории, не имеющие, впрочем, никакого отношения к делу: «Он всегда долго разглядывал конфетки на ладони, прежде чем их съесть».

Мой брат скажет — если, конечно, жена даст ему раскрыть рот, — что от человека с таким именем, как у меня, следовало ожидать чего угодно. И эта аберрация не совсем беспочвенна.

Когда я еще пребывал в чреве своей матушки, родители, убежденные, что родится девочка, заранее окрестили меня Зоей. «Прелестное имя, оно означает „жизнь“!»^[2] — радостно объявили они. «И к тому же оно рифмуется с твоим!» — говорили они Хлое, нетерпеливо ожидавшей появления на свет маленькой сестрички. Они были по горло сыты занудством Эрика, их старшего сына, так что второй мальчик в семье казался лишним. Зоя должна была стать копией очаровательной Хлои, разве что уменьшенной.

Увы, я появился на свет с другим признаком между ног, сокрушившим их мечты. Отец и мать скоро смирились с этим разочарованием. Но они так держались за имя Зоя, что решили любым способом найти его мужской эквивалент; покопавшись в какой-то ветхой энциклопедии, они нарыли там имя Зоил, каковым и окрестили меня, даже не подумав выяснить его значение, а ведь оно обрекало их сына на удел га́пакса.^[3]

Я выучил назубок статью, посвященную Зоилу в Роберовом «Словаре имен собственных»:

Похоже, это имя вошло в разговорный язык, став нарицательным. Например, Гёте, вполне ясно сознававший свою гениальность, называл зоилами тех критиков, что смешивали его с грязью.

В какой-то филологической энциклопедии я даже вычитал, что Зоил был насмерть забит камнями толпою добрых людей, разъяренных его нападками на «Одиссею». Вот это, я понимаю, героическая эпоха — когда фанаты литературного произведения способны не задумываясь укокошить осточертевшего критика!

Короче, Зоил был мерзким нелепым кретином. Этим и объясняется тот факт, что никто и никогда не нарекал своего ребенка столь странно звучащим именем. Никто — за исключением, конечно, моих родителей.