Тихие дни в Перемешках - Лу Эрленд

Хорошо.

Кстати, так я попадаю впросак довольно часто. Думаю, что я один в комнате, а потом оказывает­ся, что и ты здесь. Тихая сапа.

Тебя тоже не сразу заметишь.

Думаешь, мы оба тихони?

Да.

Ты красное вино купила?

Оно стоит рядом с мойкой.

Но, дорогая моя, это немецкое вино.

Терпеть не могу, когда ты называешь меня «до­рогая моя».

Но мы вроде любим друг друга?

Угу.

Так в чем проблема?

Ты говоришь «дорогая моя», только когда раз­дражен, очевидно надеясь такой притворной доб­рожелательностью показать, что злишься не очень и контролируешь свою агрессивность. Но резуль­тат получается прямо противоположный. Это ни­как не связано с тем, что ты меня любишь, хотя, возможно, и любишь.

Нина, мне хочется вина, а не выяснения отно­шений.

Вино стоит у мойки.

Там немецкое вино.

Да. И что?..

Я не могу пить немецкое вино.

Не можешь?

Нет.

Но ты можешь открыть его и попробовать?

Нет.

А почему?

Потому что я не могу.

Понятно. В любом случае я свою часть уговора честно выполнила.

До которого часа открыт большой «Лидл» на Олимпиаштрассе?

Не знаю.

А я-то полагал, что ты любишь эту страну и все, что касается здешней жизни, у тебя просто от зубов отскакивает.

Это правда.

Но ты не знаешь, до которого часа в Перемеш­ках открыт магазин «Лидл»?

Не знаю. И нет никаких Перемешек.

Спокойной ночи.

Спокойной ночи.

Спишь?

Ну?

Я понимаю, это слишком интимный вопрос, мы с тобой никогда о таких вещах не разговариваем, но... ты не можешь рассказать мне о твоих сексу­альных фантазиях?

Нееет.

Ну давай.

Прямо сейчас?

Да.

Нет.

Ну давай.

Я не хочу.

Тебе это противно?

Нет, не то чтобы противно, но...

Тогда давай.

У меня их нет.

Кого?

Сексуальных фантазий.

Они есть у всех.

У меня нет.

Конечно есть.

Нет.

Раньше они у тебя были, так?

Раньше были.

А теперь пропали?

Да.

И о чем же ты думаешь теперь?

Не знаю. Обо всем подряд. О театре. Больше всего я думаю о театре.

А ты никогда не подсматриваешь за мной и не раздеваешь меня взглядом, если я, например, стою в какой-нибудь сексапильной позе?

Вроде бы нет.

А других женщин?

Нет. Я же о театре думаю.

А Найджелу?

Я ни разу не думал о ней в смысле секса.

Шутишь?

Нет.

Телеман, меня это пугает.

Понятно. Спокойной ночи.

Телеман, меня это в самом деле тревожит.

Что-то ты слишком тихий сегодня.

По-моему, ты сама говорила, что мы оба тихони.

Да, но сегодня ты тише обычного. Что-то не так?

Да нет, по-моему.

Значит, что-то не так. И что же?

Не знаю.

Наш ночной разговор, да?

Нет.

Бьюсь об заклад, все дело в нем.

Я не думаю о нашем ночном разговоре, Нина. Я этого не делаю.

О чем же ты тогда думаешь?

Трудно сказать. О театре, наверно.

Не ври. Ты думаешь не о театре.

О'кей.

Ты не хочешь поговорить об этом? О том, о чем ты на самом деле думаешь?

Нет.

Совсем не хочешь?

Нет.

Телеман, прости, но я должна в этом разобрать­ся. Извини, но я, в общем, готова даже настаивать.

Понятно.

Это пьеса, которую ты мечтаешь написать, пи­сать не начинал, но утверждаешь, что непрестанно обдумываешь?

Нет.

Тогда дело во мне?

Нет.

В детях?

Нет.

Значит, Хейди. Тебя раздражает, что она слиш­ком много играет в теннис?

Да нет же, господи. Пусть играет сколько захо­чет — во всяком случае до тех пор, пока она четко понимает, что это ты ее заставляешь, а не я.

Я ее не заставляю.

Ты смеешься? Ты только тем и занята, что поку­паешь теннисные причиндалы, договариваешься о тренировках, устраиваешь соревнования и поездки.

Но она сама стремится играть лучше.

Так она говорит. Но откуда у нее эти амбиции, не догадываешься?

Мы говорили о тебе. О том, что ты тише обыч­ного, и я пыталась разобраться почему. Это из-за Германии?

Нет.

Нисколечко?

Нет.

И не из-за того, что Бавария — колыбель на­цизма?

Нет.

Все, я сдаюсь.

Хорошо.

Хотя подожди-ка. Дело в Найджеле, да? Мо­жешь не отвечать, я совершенно уверена, что это все из-за Найджелы. Ведь так? Молчи, молчи, Те­леман, я и так вижу, на тебе это просто написано.