Ботинки, полные горячей водки - Прилепин Захар

К тому моменту, как Михаил образовался на сцене, я успел принести себе еще пару тяжелых и холодных, как гири, бокалов пива. Несколько десятков людей ударили ладонью о ладонь, приветствуя большого, черноволосого человека, который выставил на стойку слева от клавиш белые листы с текстами песен.

Тяжелые пальцы звезды рок-н-ролла, который, конечно же, давно забыл быть звездой и почти никем так не воспринимался, – его, говорю, тяжелые пальцы деревянно коснулись клавиш. Раздался пока еще не распевшийся, напряженный голос, который проводил прямые линии в воздухе.

Отпивая из бокала пиво уже невкусное, – оно всегда невкусно, когда чрезмерно, – я ревниво оглядывал зал: как они реагируют на моего гостя, все эти люди, сидевшие вокруг за столиками, и медленно пьянел, отчего ревность моя становилась не очень искренней, но гораздо более агрессивной.

Не в силах усидеть, я сделал несколько кругов по залу, заглядывая людям в лица, но ничего так и не умея определить.

Голос Михаила набирал крепость и линии, пересекавшие зал, становились все более резкими и сложными.

Мое пиво никто не тронул, зато за столик подсели две девушки, по всему было видно – сестры, хотя одна светлая, а другая наоборот. Я немного посмотрел на них, сверяя скулы и разрез глаз, все более доверяя своей догадке.

– Сестры? – спросил я, когда голос Михаила смолк на минуту.

Они кивнули, словно бы отразившись друг в друге, светлая в темной, темная в светлой.

И я кивнул им в ответ. Сестры озирались по сторонам, явно далекие от произносимого высоким человеком на сцене. Отчего-то их поведение вовсе не смущало: порой девочкам положено быть рассеянными, неумными, невнимательными.

Но Михаил снова запел, и, допивая второй бокал с пивом, отдававшим странным, кислым вкусом – словно жуешь рукав джинсовой куртки, – ну вот, дожевывая рукав, я заметил, как сестры, очарованные чем-то еще не ясным для них самих, обернулись к сцене, забыв обо мне.

Вместе с тем, на площадке в центре зала по одному, как заблудившиеся, стали собираться люди. Они стояли, подняв вверх удивленные головы, и в плечах их будто таилась готовая ожить судорога.

Этот двухметровый зверь медленно возвращал себе власть – сегодня, сейчас у меня на глазах, – и власть эта все более казалась абсолютной и непоправимой. Сестры медленно встали и тоже пошли к сцене, мне очень понравились их джинсы, они были замечательно заполнены. Встав напротив Михаила, сестры делали бедрами плавные, почти неприметные движения, словно рисуя два мягких, плывущих круга – белый и черный.

Неожиданно пришалевший от выпитого, равнодушно оставив без вниманья круг черный и круг белый, кривя губы, я, по пьяному обыкновению, начал разговаривать с собой, в каком-то полубреду произнося: «Это опять звезда рок-н-ролла, вы же видите, слепцы… это опять звезда… вот он превращается из никчемного козыря в черного кобеля, которого не отмоешь добела… ни бесславием, ни забвением, ни презрением не отмоешь его…»

Михаил действительно был похож на огромного, курчавого, умного пса, спасателя, и вот он взрывал лапами черные, липкие почвы – за шиворот, крепкими зубами, вытаскивая одного за другим слабых людей в белый круг.

В белом кругу возле сцены толпилось уже жаркое множество, и общая, из плеча в плечо, судорога наконец надорвалась, вырвалась, раскрыла рты и грудные клетки, и после очередного вскрика звезды все закричали в ответ, требовательные и влюбленные.

Михаил впервые улыбнулся – наверное, в очередной раз поняв, что он еще в силе, еще в голосе, и снова овладел тем, на что издавна имел все основанья.

Мальчики возле сцены, слушая требовательный голос, напрягали мышцы и жаждали сломать кому-нибудь голову.

Сестры рисовали круги один за другим, и движения их становились несдержанней и сложнее – теперь, в каждом кругу, они изящно выводили крест, или некий иероглиф, требующий разгадки.

Даже порочные хозяева кабака начали дергать щеками, словно из них выходил бес, погоняемый черным псом.

– Сыт по горло! – выкрикивал свой древний боевик человек на сцене. Он, казалось, стал вдвое больше, и ненасытное его горло затягивало всех, будто в черную воронку.

Собравшиеся пред ним кружились все быстрее и быстрее – сумбурные, растерявшиеся, набирая сумасшедшую скорость, сшибаясь и расшибаясь. И вдруг словно вышли разом в иной свет, где глаза раздернуты, и хочется кричать так, чтоб легкие вместили и выместили всю ярость сердца и всю радость плоти.