Цементный сад - Макьюэн Иэн

Часть вторая

6

За два или три года до смерти моего отца родители ходили однажды на похороны кого-то из последних оставшихся родственников. Кажется, это была мамина тетка или, может быть, папина. А может быть, и дядя. Сколько мне помнится, родители даже не сказали нам, кто умер, возможно, потому, что эта смерть почти ничего для них не значила. А для нас, детей, она, разумеется, не значила и вовсе ничего. Куда больше интересовало нас то, что мы останемся дома одни на целый день и будем отвечать за Тома. К этому испытанию мама начала нас готовить за несколько дней. Сказала, что оставит на плите для нас обед и мы, если захотим есть, должны будем его разогреть. Показала каждому из нас по очереди — Джули, Сью и мне, — как включать и выключать плиту, заставила каждого пообещать по три раза проверять, что она выключена. Потом передумала и сказала, что приготовит холодный обед. И снова передумала: нет, сейчас зима, детям нельзя оставаться без горячего. Папа, в свою очередь, объяснял нам, что делать, если кто-нибудь постучит в дверь (хотя в дверь нам, разумеется, никто никогда не стучал). И что делать, если начнется пожар. Не оставаться дома, не пытаться потушить огонь, а бежать к телефонной будке и звонить пожарным и ни в коем случае не забыть Тома. Еще нам нельзя играть в подвале, нельзя включать утюг, нельзя совать пальцы в розетки. А когда поведем Тома в туалет, оставаться рядом и глаз с него не спускать.

Все эти инструкции нам пришлось повторять много раз, пока мы не доказали, что выучили их наизусть. А потом родители, одетые в черное, вышли из дома и отправились на автобусную остановку. Мы стояли в дверях, глядя им вслед. Через каждые несколько ярдов они останавливались и тревожно махали нам руками, а мы радостно махали им в ответ. Когда они скрылись из виду, Джули захлопнула дверь ногой, издала вопль восторга и, разворачиваясь, плавным и сильным движением пнула меня под ребра. Я отлетел к стене, а Джули, прыгая через три ступеньки, взлетела на лестничную площадку и торжествующе захохотала оттуда. Мы со Сью бросились за ней, и в спальне началась роскошная, самозабвенная драка подушками. Чуть позже я соорудил на лестничной площадке баррикаду из кресел и матрасов, а сестры принялись штурмовать ее снизу. Сью кинула в меня воздушный шарик, наполненный водой. Том внизу прыгал и вопил от восторга. Часом позже от перевозбуждения он обкакался, резкая вонь поплыла наверх и прервала нашу битву. Джули и Сью нашли себе отмазку — заявили, что раз я мальчик, то раздевать Тома должен я. Я попытался воззвать к той же логике: возиться с малышами, заявил я, женское дело. Так и не придя ни к какому решению, мы возобновили бой. Скоро Том принялся реветь. Нам снова пришлось прерваться. Мы отнесли его в спальню, уложили в детскую кроватку, а Джули натянула на него ходунки и привязала их к кровати. Теперь Том вопил оглушительно, покраснев от натуги. Мы подняли стенки кровати и бросились прочь подальше от запаха и от этих воплей. Захлопнув дверь спальни, мы уже почти ничего не слышали и могли спокойно продолжать свои игры.

Длилось это всего каких-то несколько часов, но для меня стало каким-то символом нашего детства. За полчаса до возвращения родителей мы принялись убираться, хихикая при мысли о том, что будет, если нас застукают. Отвязали, вымыли и переодели Тома. Нашли обед, который совсем забыли съесть, и выкинули его в туалет. Весь вечер переглядывались и хихикали, вспоминая наш общий секрет. А вечером, переодевшись в пижамы, собрались в спальне Джули и долго болтали о том, как мы сегодня повеселились и как здорово было бы как-нибудь повторить еще.

И теперь, когда мама умерла, под спудом прочих моих чувств таилось еще одно, в котором я не хотел признаваться даже самому себе, пришедшее из того опыта пятилетней давности, — чувство свободы и жажда приключений. Только восторга теперь не было.

Дни тянулись бесконечно, стояла жара, дом как будто погрузился в сон. Мы больше не сидели в саду: дул ветер и нес со стороны многоэтажек и асфальтовых дорог между ними черную пыль. И солнца не было, несмотря на жару: небо застилало какое-то желтое марево, и все вокруг казалось выцветшим, мелким и незначительным. Доволен был только Том — по крайней мере, днем. У него был приятель, тот, с которым он играл на куче песка. Правда, песка больше не было, но Том этого как будто не заметил, и тот, другой мальчишка ни разу не упомянул о байке, что я ему рассказал. Они играли дальше по дороге, в брошенных домах или возле них. По вечерам, когда его друг уходил домой, Том становился раздражительным и плаксивым. Требуя внимания, он приставал к Джули и выводил ее из себя.