Успех - Эмис Мартин

— Знаешь, жлобы теперь тоже едут крышей, — сказал я.

— Ничего подобного, — ответила Урсула.

— Да нет же, едут. На что это похоже? — тупо спросил я. — Люди уходят из дома, заканчивают учебу, перебираются в город, устраиваются на работу и все в этом роде, да? Я занимаюсь этим вот уже много лет и до сих пор не могу сказать, на что это похоже. Есть нечто…

— Но и я пока не знаю откуда. Ведь я все еще учусь. А ты что об этом думаешь? Может, все дело в нервах?

— Да, большинство из них очень нервные. Но это не то. Ладно. Я пьян. И это чертово время… Я все думаю, из-за чего такой шум — прожить жизнь, готовясь к этому? Ни у кого нет спокойной жизни после десяти, все беспокоятся об этом. Мне кажется, это просто…

— …А как Грегори?

— Как всегда. Тщеславен дальше некуда. Непоседа. И педик.

— Слушай, Рыжик. Объясни заодно, что такое педик.

— Никогда больше не называй меня Рыжик, договорились?

— Я думала, тебе нравится, когда тебя называют Рыжик.

— Так вот знай — не нравится.

— А мне казалось, что нравится. Извини, пожалуйста.

— Интересно, почему это тебе так казалось? Совсем мне это не нравится. Ни капельки.

— Прости.

Я растерянно оглянулся: на девушек, на парочки. В подобные моменты мое безобразие давит мне на плечи, как дешевое тяжелое пальто. Я посмотрел на Урсулу. Какой мне от нее толк?

Она даже не вызывала во мне никакого желания — мне хотелось ранить ее, причинить ей боль, изо всех сил ударить ее по ноге, выплеснуть вино ей в лицо, потушить сигарету о ее дрожащую ладонь. О боже, что происходит?

— О боже, что происходит? Еще раз — прости меня. Пойдем. Прости.

Мы молча пошли к станции метро на Глостер-роуд.

— Я провожу тебя, — сказал я.

Мы сели в набитый пьяными поезд, идущий к Слоан-сквер. Потом снова молча пошли по конусообразно сужающимся, освещенным улицам.

— Пришли, — сказала Урсула. — Вот я и дома.

— Что ж, значит, вот какую жизнь выбрала ты?

— То есть?

— Я уже больше на все это не гожусь. Мне пришлось спрятать себя под замок до тех пор, пока я не приспособлюсь к жизни.

Мы поцеловались как обычно — вытянув губы, я слегка коснулся ими уголка ее рта.

— Терри, — сказала она, — кончал бы ты все это. Ты можешь сделать из себя все, что захочешь.

— Я знаю. Постараюсь.

Тогда она притянула меня к себе с девчоночьей властностью, и мы снова поцеловались, нежно, но крепко.

— Спасибо, — сказал я.

— Я слышу голоса, — шепнула Урсула мне на ухо. — Они звучат у меня в голове.

— Какие еще голоса? Что ты хочешь сказать?

— Голоса — в голове.

— И что они говорят?

— Не имеет значения. Но я их слышу.

— Эй, послушай. Я позвоню тебе завтра, хорошо?

— Хорошо.

— Спокойной ночи. Береги себя.

— Приятных сновидений, — отозвалась Урсула, поднимаясь по ступенькам к двери.

Все сказанное целиком и полностью занимало мои мысли, пока я шагал по влажным мостовым, в оживленной подземке и под дождем, в мешанине света и тени знакомых улиц. Этот дождь, этот поцелуй, эти голоса. Только подумай, дружище, говорил я себе, — ты можешь. Трахнуть Урсулу, трахнуть по-родственному… как названую сестру. Нет, я не могу — даже подумать не могу об этом. Этой пошлой декадентской путанице я отвожу место на периферии воображения Грегори. Это он обожает поднимать истерику вокруг нескольких случаев, когда они с Урсулой по-детски трогали друг друга, когда ему было лет десять (в некотором смысле у меня тоже было несколько таких случаев). Но я прошел через все это, оставив в прошлом, к тому же все это слишком сложно. А я всегда особенно чутко относился к сестрам. Моя сестра погибла, и я сентиментально отношусь ко всем сестрам вообще. Забудем сестер. Хватит про них. Шли бы они на хер.

Я стоял на лестничной площадке перед дверью нашей квартиры. Здесь есть окно, широкое — от стены до стены — и высокое — от пола до потолка, — рама которого скрипит и трясется при сильном ветре. Стекла так и дрожат на ветру. Их колотит от холода. Окно ненавидит ненастную погоду (противостоять ей — не входит в его обязанности). Я увидел в окне свое отражение. Дождевые капли извилистыми ручейками траурно стекали по моему лицу. Я прислушался к шуму транспорта; подумал о себе и обо всех вас, смеющихся над моими утратами. Прижался лбом к стеклу. Оно подалось. Я нажал сильнее. Я чувствовал, что в любой момент оно может треснуть.