Словарь Ламприера - Норфолк Лоуренс

Но с приближением июля Назим заметил кое-что новое. Лозунги пестрили чуть ли не на каждой стене. У города появилась новая особенность, хотя с виду она пока что выглядела простой небрежностью, выражаясь в том, что на мостовых не убирали мусор, а по ночам перестали зажигать фонари. Ночные патрули проходили над подвалом все с меньшей регулярностью, а в конце концов и вовсе исчезли. Теперь Назим чаще отваживался выйти из своего укрытия и бродил по ночным улицам, незаметно проскальзывая в трактиры и кабачки и прислушиваясь к городским сплетням. Он видел, как вокруг уличных ораторов собираются толпы слушателей. В июле на улицах и площадях умножились голоса, говорившие с иностранным акцентом, и сразу появились компании, подозрительно оборачивавшиеся на него, когда он проходил мимо в своем плаще и широкой шляпе, скрывающей лицо. Их недоброжелательное внимание ползло за ним следом, пока он не исчезал из виду. Во вторую неделю месяца начал дуть горячий ветер, а толпы на улицах стали более многолюдными. Группы людей бродили по главным проспектам с таким видом, словно обрели некую цель, подавленную, неясную, но уже ощутимую. Назим чувствовал, как с каждым последующим днем эта цель становится более отчетливой; множество разнообразных желаний сливались воедино, в некое общее стремление, жаждущее удовлетворения. Все повторялось… Это было знакомо. Откуда знакомо — этого Назим не понимал. Но он чувствовал, что ему тоже удалось сконцентрироваться. Он возобновил дежурства у дома Ле Мара и у заброшенных доков; оказалось, что доки не бездействуют, а просто выжидают, точно так же, как и сам Назим. Улицы гудели от сдерживаемых намерений, подобных его собственной цели, и по мере того как в городе росла напряженность, Назим чувствовал, что он узнает что-то ему знакомое. Предчувствие перемен собралось внутри него в тугой узел, сжимавшийся все туже до тех пор, пока вечером двенадцатого июля не лопнула первая нить.

Назим стоял у дома Ле Мара. Вокруг не было ни души. Мертвенно-бледный закат покрывал западный горизонт розовыми и темно-синими пятнами. Жар, словно мельничный жернов, катился по улицам, Назим весь взмок под своей шляпой, и вялый знойный ветер не приносил облегчения. Он уже наблюдал за домом больше часа, когда подъехала черная карета. Назим отпрянул глубже в свое обычное укрытие и подождал, пока карета остановится. Никто не выходил. Карета простояла у дома несколько минут; кучер не двигался с места — несмотря на жару, на нем были кожаные перчатки. Потом дверь дома распахнулась без всякого предупреждения — ни звука, ни света, — и на пороге по очереди появились четыре фигуры. Назим узнал их по тому вечеру на фабрике Коуда. Первой вышла девушка, сейчас она была в белом платье; она двигалась неохотно, и ее подталкивал к карете широкоплечий партнер Ле Мара, один из Девятки. Следом шел сам Ле Мара; лицо его, как всегда, было лишено всякого выражения. Последнего из четверых Назим видел до того только дважды — до и после наблюдения на фабрике: в первый раз — здесь, когда он входил в этот дом, а во второй — в кабачке у Кингз-Армз, где он утихомирил громил, собиравшихся избить Лжеламприера. Этого молодого человека называли Септимусом.

Первые трое сели в карету, и она медленно тронулась с места. Назим сперва хотел было последовать за ней, но Септимус продолжал стоять у дома, вертя головой по сторонам. Назиму оставалось только смотреть в отчаянии, как экипаж сворачивает за угол, направляясь на запад, к набережной Темзы. Молодой человек помедлил еще пару минут, а потом неторопливо двинулся вверх по улице. Назим пошел следом за ним. Как и карета, молодой человек повернул на запад. Он дошел до Боу-стрит и остановился перед дверью какого-то внушительного здания. Несколько секунд он, казалось, колебался, но потом принял решение, поднялся по ступенькам и вошел внутрь.

Когда дверь за ним закрылась, Назим подошел ближе и прочитал табличку: «Главный следователь Лондона», — а под ней: «Сэр Джон Филдинг». Назим огляделся по сторонам. На улице было тихо, почти безлюдно. Довольно странно для такого часа. Назима снова захлестнуло радостное ощущение узнавания в настроении города своего настроения. Город изменился, он чего-то ждал. Под именем сэра Джона кто-то нацарапал мелом: «Фарина». Прошло всего несколько минут, и дверь снова распахнулась. Назим увидел, как сам сэр Джон с повязкой на глазах, повернув голову к своему осведомителю, благодарит молодого человека за информацию, пожимает ему руку и произносит: «Да, это окажет нам помощь, мистер Прецепс, поистине большую помощь. Это поможет нам отыскать неизвестное звено…» Продолжения этой фразы Назим не расслышал, за исключением одного-единственного слова, за которое он мог бы поручиться, хотя все предложение прозвучало не очень внятно, — «Ламприер». Назим так и не понял, кто именно, следователь или информатор, произнес эту фамилию. Дверь закрылась, и Назим снова двинулся следом за Септимусом — через базарную площадь и вниз по Саутгемптон-стрит. Здесь он обнаружил, что зря беспокоился о карете. Она была уже здесь, ожидала в начале улицы. Назим заметил, как мистер Прецепс кивнул сидевшим в карете, прошел дальше по улице и исчез за дверью одного из домов.