Сын вождя - Вознесенская Юлия Николаевна

— Чему вы там радуетесь? — спросила Марина, услышав его смех.

— Я нашел белый гриб!

— Да не может быть! — чуточку насмешливо пропела Марина. — Не вздумайте его срывать — грибы надо срезать ножом. Я иду к вам на помощь.

Марина подошла к нему, все еще стоящему на коленях перед грибом.

— И в самом деле белый. Да какой красавец, такой крепкий на вид! Если он не червивый, то у нас на обед будет грибной шашлык.

Она присела и аккуратно подрезала ножку гриба над самой моховой подстилкой.

— Да-а, не повезло вам! — протянула она, рассматривая срезанный гриб.

— Он червивый? — тревожно спросил Сын Вождя.

— Хуже. Это не белый гриб, а сатанинский. Смотрите!

Она повернула гриб шляпкой вниз, и он увидел, что с изнанки шляпка буро-красного цвета, будто пропитанная кровью. Марина переломила шляпку надвое, и она тотчас начала синеть на изломе.

— Ядовитый гриб? — упавшим голосом спросил Сын Вождя.

— Может, и не ядовитый, но такой горький, что в рот не возьмешь. Ничего, не огорчайтесь. Сейчас еще рано для белых грибов, а то бы мы их поискали под дубами. Берите хворост и идемте обедать, уже все готово!

Марина расстелила на земле прихваченную из дома салфетку и на ней разложила помидоры, огурцы, соль в маленькой баночке с крышкой, ломтики сала на бумажке и толстые ломти хлеба, а посередине поставила обе бутылки с молоком. Она научила его нанизывать на прутики хлеб и поджаривать его на огне. Они поели, попили молока, а потом просто сидели у костра.

Сын Вождя не мог глаз отвести от огня. Он помнил огонь в камине на даче, в «Кукушкином доме» на Карельском перешейке, а еще в открытой печке в их петербургской квартире, когда старый матрос, топивший у них печи, ненадолго оставлял дверцу открытой и позволял мальчику поглядеть на догорающие угли. Но костер в лесу, с его пряным от ореховых листьев дымом, был необычайно хорош и таинствен!

Марина тоже молчала, обняв колени, положив на них голову и глядя в огонь. Что-то было особенное в этих минутах, нарушаемых только потрескиванием костра, что-то вечное и, казалось ему, связывающее их — его и Марину. И тогда он понял, что, если он сейчас не расскажет Марине всю правду о себе, эта возможность будет упущена и, может быть, упущена навсегда.

Он с усилием отвел глаза от огня, поглядел прямо в лицо девушки и тихо проговорил:

— Марина! Я хочу вам рассказать о себе всю правду. Можете вы меня выслушать? И вы поймете, почему я кажусь вам странным.

— Говорите, — сказала она, продолжая смотреть на огонь.

— Только очень прошу вас: пока я буду рассказывать, не смотрите на меня, а то мне будет трудно говорить.

— Хорошо, я не буду смотреть.

И он стал рассказывать, сначала запинаясь, часто взглядывая на нее и стараясь по ее неподвижному лицу угадать, какое впечатление производит на нее его рассказ. Потом он увлекся, осмелел, и тогда его речь полилась плавно и свободно. Он никогда еще не говорил так много о себе другому человеку, и сам удивлялся тому, что рассказ получается связным и обстоятельным. Он только не стал рассказывать Марине о недавней встрече с Новым Вождем, а просто сказал, что теперь судьба его, возможно, изменится к лучшему.

— Теперь, Марина, когда вы все узнали обо мне, вы понимаете, что вам лучше вернуться в санаторий одной и никому не говорить о том, что вы провели этот день со мной. Я помню дорогу назад: я вернусь один и скажу, что пошел прогуляться и заблудился. Может быть, все еще обойдется. Но что бы ни было впереди, я никогда не пожалею об этом дне, ведь это был самый счастливый, самый свободный день в моей жизни.

Он замолчал и опустил голову. Молчала и она. Некоторое время спустя он осмелел и, подняв голову, поглядел на костер. А костра уже не было, только серый пепел слегка дымил, да дрожал над ним разогретый воздух. Он посмотрел на Марину: она сидела все в той же позе, охватив колени и опустив на них голову.

— Что же вы молчите, Марина? — тихо окликнул он ее.

Она подняла голову. Ее веки покраснели и припухли, а все лицо было залито слезами.

— Вы плачете… обо мне?

Марина несколько раз подряд быстро кивнула головой и проговорила чуть осипшим голосом:

— Как… как же это может быть, чтобы в наше время, в нашей замечательной стране человека наказывали только за то, что он чей-то сын? Это… это несправедливо! Это все какая-то страшная ошибка! — И она заплакала навзрыд, как ребенок, уже не скрываясь.