Преступление - Нотомб Амели

Я на время прервался, чтобы посмотреть в иллюминатор, – смотреть абсолютно не на что, это и интересно. Ничего удивительного, мы ведь летим над Польшей. Альфред Жарри написал такую дидаскэлию к „Королю Убю“: „Действие происходит в Польше, значит, нигде“. Как бы я хотел жить в Польше!

В самолете показывают американский фильм. Не знаю какой (и знать не хочу), вижу только, что ведущая актриса, выразительности в которой не больше, чем в тарелке лапши, одета в платье из туалетной бумаги. Я не вру: эта розоватая ткань точь-в-точь похожа на „клинекс“. Так и хочется в нее высморкаться. Уж я-то в этом разбираюсь с тех пор, как работаю в сфере высокой моды. А ведь фильм вроде бы не комический. Кажется, что-то про любовь. Даже без наушников блевать тянет.

Так вот, люди вокруг меня, все как один, надели наушники и поглощены этим кинематографическим шедевром. Воодушевления на лицах не написано – оно и понятно. Но все равно они смотрят. Тот же завтрак, только в виде зрелища. Я уверен, что Ксавье поступил бы точно так же. „Мимолетный тропизм“ был недостаточно хорош для него, а тарелку лапши в туалетной бумаге он бы съел и не подавился.

Теперь я, пожалуй, дам тебе немного отдохнуть. Я взял с собой „Критику чистого разума“, и, сама понимаешь, мне не терпится ее перечитать.

Всегда твой Эпифан».

«Самолет, 10/1/1997.

Дорогая Этель!

Я закончил „Критику чистого разума“. Отличная книжица, очень рекомендую. Не удивляйся моему странному почерку, я не смотрю из то, что пишу: не отрываю глаз от иллюминатора. Уже больше часа мы летим над Сибирью, а я так ничего и не увидел. Вношу ясность: ничего общего с польским отсутствием всякого присутствия. Тут другое депо: под крылом самолета целый мир, но я готов поклясться, что там никогда не ступала нога человека. Сколько ни всматривайся, не увидишь ничего похожего на дорогу, дом, даже тропку. Только поросшие лесом и заснеженные холмы, насколько хватает глаз.

А ведь если верить Солженицыну и иже с ним, в этих краях должны быть люди. Или ГУЛАГ прячут под землей? Возможно, это снег скрывает все человеческие следы. Нет, не может быть: я летел над Польшей и Россией, они тоже в снегу, но дороги и дома только отчетливее были видны на его фоне. И вообще, сегодня 10 января: белый покров не вчера окутал землю. А здесь он совершенно, девственно чист. С ума сойти.

Я смотрю на местоположение самолета на экране: мы в самом начале огромной Сибири, лететь над ней предстоит еще часов пять как минимум. Как только замечу первый признак цивилизации, продолжу писать.

Через час: все еще ничего. По-моему, я должен был бы увидеть хотя бы рельсы – где же знаменитая Транссибирская магистраль? В сущности, мне это очень нравится; литераторы когда-то называли молодого Сандрара ^[16] шутником – „Поэма о Транссибирском экспрессе“ представляла собой, по их мнению, чистой воды юношескую фантазию, ибо этого путешествия на восток на самом деле не было. Теперь я могу ответить очкастым олухам: естественно, Сандрар никогда не ездил Транссибирским экспрессом. По вполне понятной причине: этого поезда нет! Чем обвинять поэта во лжи, не лучше ли снять перед ним шляпы за одно из прекраснейших в мире стихотворений, посвященное несуществующей магистрали?

Я смотрю в окно и представляю себя Сандраром, бежавшим из Европы; в голове у него была одна девушка, некая шлюшка-сифилитичка, которую он звал маленькой Жанной Французской, а у меня – ты. В начале поэмы читателю кажется, что она и в самом деле едет с ним. Мало-помалу начинаешь понимать, что она – только мысль. И ты, не имеющая ничего общего со шлюшкой-сифилитичкой, со мною только мысленно – но твой образ так глубоко запечатлен, что временами ты и вправду со мной рядом.