Лечебный факультет, или Спасти лягушку - Форель Дарья

— Давайте.

— Подруга у меня сейчас лежит в Британии. Попалась ей собственная медицинская карта. Там написано: «Маркеры в анализе». И вот, значит, шлет она мне СМС-ку: «Олька, маркеры — это как понять?..» В общем, не знаю я, что ей отвечать…

Онко-маркеры — признаки рака. Их появление в крови свидетельствует о болезни.

Я долго думала, помолчала с минуту.

— И я не знаю.

— Видишь… а ты говоришь… Ладно, приходи завтра в девять. Сейчас, если честно, нет сил…

Анатомия

Весной случилось нечто невероятное. События развивались динамично, даже стремительно. Мы не успевали приходить в себя. Словно подснежник, из-под желтоватой жижи пробилась рука. Здание окружили. За окнами мелькали синие вспышки мигалок…

…Моисей Моисеевич Полянский вел у нас анатомию. У него была типичная еврейская наружность, с бородкой и животом. Он характерно картавил. Носил на шее сотовый телефон. На шнурке от мобильного зеленели рисованные листья конопли, но Моисею Моисеевичу эта флора была незнакома.

Итак, в первый раз мы были поражены. Попав к нему на семинар, все с трудом сдерживали хохот. Полянский монотонно читал лекцию, и вдруг: «Мы с вами произошли не от Адама и Евы, как говорят хитрые священники. От обезьян произошли исключительно братья наши меньшие, журналисты. А прародители человека кольчатые черви. Вопросы есть?»

Затем он перешел на высокопарный тон:

— Вот вы живете. Хотите в унивеГситет. Покупаете пГодукты в магазине. Ваша молодость не дает возможности оценить ситуацию. Вы ничего не понимаете. Капитализм… (Дальше идет непереводимая игра слов.)

В общем, Моисей Моисеевич оказался помешанным на коммунизме. Утверждал, что его отец был простым сапожником, а мать трудилась на заводе. И у них родился сын — анатом. Что интеллигенция формирует неправильные представления внутри общества, посему ее на до уничтожить как класс. Ему было хорошо за семьдесят. Каждый урок он начинал с клятвы: «На следующей неделе — уйду». Однако Полянский был плотно повязан со своей анатомией. Можно сказать, он был одним из тех немногих, кто свою работу — любил…

В принципе, пожилой профессор пребывал в здравом уме. Отчетливо и лаконично преподносил материал. Развернуто и терпеливо отвечал на вопросы. Строгим его назвать было сложно. Моисей Моисеевич предпочитал диалог. Снисходительно прощал грешки.

Дело в том, что наш институт принял так называемую Венскую конвенцию. Согласно этому экзотическому документу, за каждый пройденный семинар нам начислялись баллы — от одного до пяти. Если ты не набрал нужное количество баллов (прогуляв, допустим, лекцию) — их следовало «отрабатывать». Отработка означала мытье какого-нибудь кабинета, приготовление чая с булками или три тысячи рублей — в кассу. Полянский закрывал на это дело глаза и спокойно проставлял «баллы» в дневник. Только одна была у него слабость — девушки.

— Однажды у меня кГасавица писаная училась. Звали Юлечкой. Глазищи у нее были… как два янтаГя. И вот, как-то Газ эта Юля дежуГила в анатомичке одна. Дело шло к ночи. Она хотела достать из фоГмалиновой ямы хоГоший тГуп. Долго выбиГала, искала. Поднимала головы, смотГела…

…Прерву, что ли, рассказ Полянского небольшим пояснением. У нас всегда был дефицит трупов. Каждый труп — на вес золота. В России умершими торговать запрещено, и покойников нелегально привозили из Германии. Как правило, это были не очень свежие бездомные со страшными физиономиями. Со временем мы уже узнавали их по лицам. Опускаешь руку в формалин, нащупываешь что-то круглое и твердое, тянешь на себя. Поднимаешь знакомую голову, вытаскиваешь ее из жидкости и бросаешь тело на стол, как свежевыловленную креветку. Любимые, наименее обезображенные трупы имели клички — Саныч, Михалыч, Григорич; заморские имена вроде Ганса или Клауса как-то не приживались. Остальные трупы и части тел мы кидали обратно, отпрыгивая назад. Из формалиновой ямы вылетали мутные, смердящие брызги.

Так вот, эта Юля схватила покойника. Тянет-тянет, а он — тяжелый. ВдГуг… плюх! Девчонка свалилась пГямо в бассейн с фоГмальдегидом. И завизжала на весь институт!

— И что, что было дальше? — На Моисея Моисеевича уставились восемь пар любопытных глаз.

— Я ее спас! — гордо заявил тот, поправив висящий на марихуане сотовый телефон. — Она меня та-ак потом благодаГила!..

В общем, Полянский обожал молодых красивых студенток. Сначала, имею честь признаться, он «влюбился» в меня. Но это произошло неспроста. Обычно мы два урока учились, а на третий — сдавали коллоквиум. Моисей Моисеевич раскладывал кости, по одному подзывал к себе студентов и начинал расспрашивать. Разумеется, отвечать на коллоквиуме никто не хотел; мы предпочитали, чтобы первыми шли Оля Уварова или Леша Коротков, наши отличники. Их рассказы про бугры шейного отдела позвоночника были достаточно подробными для того, чтобы затянуться до конца коллоквиума. А там мы могли смыться, сопровождаемые недоуменными возгласами препода: