Ботинки, полные горячей водки - Прилепин Захар

На всякий случай я отвел троих сослуживцев к двум рядкам сараюшек у дома, чтоб посматривали: а то неровен час придет кто незванный, или вылезет из этих сараек, чумазый и меткий.

Возвращался, закуривая, обратно, и меня как прокололо: вдруг вспомнил дрогнувшие тяжело глаза Примата, когда он взял своего пленного за шиворот и, сказав «пошли», отвел его подозрительно далеко от дома, где шла зачистка, к небольшому пустырю, который в последние времена стал помойкой.

Я надбавил шагу, и когда выглянул из-за сараев, увидел Примата, стоящего ко мне спиною, и Гнома, смотревшего мне в лицо с нехорошей улыбкой.

– Беги! – негромко, но внятно сказал пленному Примат. – А то расстреляют. А я скажу, что ты сбежал. Беги!

– Стой! – заорал я, едва не задохнувшись от ужаса.

Крик мой и сорвал чеченца с места, – он, подпрыгнув, помчался по пустырю, сразу скувыркнулся, зацепился за проволоку, поднялся, сделал еще несколько шагов и получил отличную пулю в затылок.

Примат обернулся ко мне. В его руке был пистолет.

Я молчал. Говорить уже было нечего.

Через минуту примчал командир, и с ним несколько наших костоломов.

– Что случилось? – спросил он, глядя на пацанов – нет ли на ком драных ранений, крови и прочих признаков смерти.

– При попытке к бегству… – начал Примат.

– Отставить, – сказал командир, и секунду смотрел Примату в глаза.

– Одно слово: примат, – с трудом выдавил он из себя и сплюнул.

Я вспомнил, как мы, весенней влажной ночью, собирались в Чечню. Получали оружие, цепляли подствольники, склеивали рожки изолентой, уминали рюкзаки, подтягивали разгрузки, много курили и хохотали.

Жена Примата пришла то ли в четыре ночи, то ли в пять утра, и стояла посередь коридора, с черными глазами.

Завидев ее, Гном пропал без вести в раздевалке: сидел там, тихий и даже немножко подавленный.

Примат подошел к жене, они молча смотрели друг на друга.

Проходя мимо них, даже самые буйные пацаны отчего-то замолкали.

Я тоже прошел молча, женщина увидела меня и кивнула; неожиданно я заметил, что она беременна, на малом сроке, но уже уверенно и всерьез – под нож точно не ляжет.

Лицо Примата было спокойным и далеким, словно он уже пересек на борту половину черноземной Руси и завис над горами, выглядывая добычу. Но потом он вдруг встал на одно колено и послушал вспухший живот. Не знаю, что он там услышал, но я очень это запомнил: коридор, полный вооруженных людей, черное железо и черный мат, а посередь всего, под желтой лампой, стоит белый человек, ухо к скрытому плоду прижав.

«Примат, да? Воистину примат?» – спросил я себя, подойдя к трупу, у которого словно выхватили зубами кусок затылка.

Никто не ответил мне на вопрос.

Под свой командировачный, «дембель», мы устроили небольшую пьянку. В самый разгар веселья вырубили в казармах свет и Гном всех рассмешил, заверещав тонким и на удивление искренним голосом:

– Ослеп! Я ослеп!

– Отец, что с тобой? – подхватил шутку Примат.

– Сынок, это ты? – отозвался Гном. – Вынеси меня на свет, сынок. От хохота этих хамов, к последнему солнцу.

Тут как раз свет загорелся и все увидели, как Примат несет Гнома на руках.

Потом эту историю мы вспоминали невесело.

За два дня до вылета домой Примат и Гном, в числе небольшой группы, отправились куда-то в предгорную глушь, забрать с блок-поста невесть каким образом повязанного полевого командира. Добирались на вертолете, в компании еще с парой спецназовцев, то ли нижнетагильских, то верхнеуфалейских.

Полевого командира, с небрежно, путем применения и сапога и приклада, разбитым лицом, загрузил лично Примат; одновременно, чуть затягивая игру, стояли возле вертолета, направив в разные сторону стволы те самые, не помню с какого города, спецназовцы. Им нравилось красоваться: они были уверены, что их никто не подстрелит, такое бывает на исходе командировки. Гном тоже пересыпал зубками неподалеку.

Тут и положили из кустарника двумя одиночными и верхнеуфалейев, и нижнетагильцев – обоих, короче, снесло наземь, разом и накрепко. Гном тоже зарылся в траву, что твой зверек, и когда пошла плотная пальба, на окрик Примата не отозвался. Сам Примат к тому времени уже в нутро веролета залез, и вертушка лопастями буйно размахивала в надежде поскорее на хер взлететь отсюда.

Выпрыгнув на белый свет, Примат, потный, без сферы, не пригибаясь, прицельно пострелял в нужном направлении, потом подхватил раненых, сразу двоих, на плечи, на одно да на второе, и отнес их к полевому командиру, который, заслышав стрельбу, засуетился связанными ногами и часто заморгал слипшимися в крови тяжелыми ресницами: ровно как не умеющая взлететь бабочка крыльями.