Грех и другие рассказы - Прилепин Захар

Валиес давил очередную сигарету в пепельнице, взмахивал руками, мелькали желтые подушечки пальцев — он много курил. Задерживал дым и, медленно выдыхая, терялся в дыме, не щуря глаза, а голову откидывая назад. Было ясно, что все отшумело, и вот он блистает белками глаз в розовых жилках и большими губами перебирает, и тяжелые веки подрагивают...

— Тебе жалко его, Марысенька?

Назавтра же я набрал интервью, перечитал и отнес Валиесу. Передал из рук в руки и сразу же убежал. Валиес нежно проводил меня. И перезвонил сам, едва я добрался до дома. Может быть, даже раньше начал звонить — так как его звонок одернул меня, едва вошедшего в квартиру. Голос актера дрожал. Он был крайне возмущен.

— В таком виде интервью идти не может! — почти выкрикнул он.

Я несколько опешил.

— Ну и не пойдет, — сказал я по возможности спокойно.

— До свиданья! — отрезал он и кинул трубку. «Что я такого сделал?» — подумал я.

Каждое утро нас будил лай — щенята по-прежнему клянчили съестное у прохожих, спешащих на работу. Прохожие ругались — щенки мазали лапами их одежду.

Но однажды глубоким утром, переходящим в полдень, я не услышал щенков. Я почувствовал волнение еще во сне: чего-то явно не хватало в томной сумятице звуков и отсветов, предшествующих пробуждению. Возникла пустота, она была подобна воронке, засасывающей мой сонный покой.

— Марысенька! Я щенков не слышу! — сказал я тихо и с таким ужасом, словно не нашел пульс у себя на руке.

Марысенька и сама перепугалась.

— Беги скорей на улицу! — тоже шепотом сказала она.

Спустя несколько секунд я уже прыгал по ступеням, думая в лихорадке: «Машина задавила? Как? Всех четверых? Быть не может...» Я выбежал в солнце, и в запах растеплевшейся земли и травы, и в негромкие звуки авто за углом и сразу засвистел, зашумел, повторяя имена щенков поочередно и вразнобой. Я обошел поросший кустами, неприбранный дворик. Я заглядывал под каждый куст — и никого там не находил.

Я обежал вокруг нашего удивительного дома, удивительного потому, что с одной стороны у него было три этажа, а с другой — четыре. Он располагался на спуске, и архитекторы посчитали возможным сделать постройку разноэтажной — дабы крыша дома была ровной; дом наш вполне мог свести с ума какого-нибудь алкоголика, не к добру попытавшегося проверить степень близости к «белочке» пересчитыванием этажей облезлой, но еще могучей «сталинки».

Я мельком об этом подумал еще раз, обойдя дом неспешно, зачем-то стуча по водопроводным трубам и заглядывая в окна. Не было ни щенков, ни следов щенячьих.

Бесконечно огорченный, я вернулся домой. Марыся все сразу поняла, но спросила-таки:

— Нет?

— Нет.

— Я утром слышала, как их кто-то звал, — сказала она. — Точно, слышала. Мужик какой-то сиплый.

Я смотрел на Марысю, всем своим видом требуя, чтобы она вспомнила, что он говорил, этот мужик, как он говорил, — сейчас я пойду и найду его в городе по голосу и спрошу, где мои щенки.

— Их, наверное, бомжи забрали, — сказала Марыся обреченно.

— Какие бомжи?

— У нас здесь неподалеку живет целая семья, в хрущевке. Несколько мужчин и женщина. Они часто возвращаются мимо нашего дома с помойными сумками. Наверное, они их заманили.

— Они что... могут их съесть?

— Они всё едят.

Я на мгновение представил всю эту картину — как моих веселых ребят обманом заманили и покидали в мешок. Как они поскуливали, пока их несли. Как они развеселились, когда их вывалили из мешка в квартире, — и поначалу щенкам даже понравилось: там так вкусно пахло съестным, гнилым мясцом и... чем там еще пахнет? Перегаром...

Может быть, бомжи даже позабавлялись немного со щенятами — тоже ведь люди, — потрепали им холки, почесали животы. Но потом пришло время обеда... «Не могли же они всех сразу зарезать? — думал я, едва не плача. — Ну, двух... ну, трех...» Я представлял себе эти мучительные картины, и меня всего трясло.

— Где они живут? — спросил я Марысеньку.

— Я не знаю.

— Кто знает?

— Может быть, соседи?

Я молча надел ботинки, подумал, какое оружие взять с собой. Никакого оружия дома не было, кроме кухонного ножа, но его я не взял. «Если я зарежу этим ножом бомжа или всех бомжей — нож придется выкинуть», — подумал мрачно. Я пошел по соседям, но большинство из них уже ушли на работу, а те, что оставались дома, в основном престарелые, никак не могли понять, чего я от них хочу — какие-то щенки, какие-то бомжи... К тому же они не открывали мне. Объясняться перед глазком деревянных дверей, которые я мог бы выбить ударом ноги, ну, тремя ударами, было тошно. Обозвав кого-то «старым болваном», я выбежал из подъезда и направился к дому, где жили бомжи.