Эгипет - Краули Джон

Когда в июне закончились занятия, он вернулся в Ноут, чтобы завершить диссертацию и получить на нее отзыв, добиться, чтобы ее опубликовали и одобрили (пускай сквозь губу) за стилистические изыски и за подробный, хотя подчас и не без закидонов, анализ материала. Она казалась ему мертвым, неодушевленным предметом, и вложенный в нее труд только усиливал это ощущение, это была pietradura , вырезывание витиеватых китайских шариков из слоновой кости, но, как бы то ни было, эту работу он сделал. У Барра как раз был годичный отпуск. Из библиотеки, из-под монастырских сводов Ноута, до Пирса доносились весьма характерные звуки, там явно шла какая-то манифестация; кто-то сказал ему, что, пока он сидел в библиотеке и стругал бирюльки, во внутреннем дворике шла демонстрация Доу, а может Дао, он точно не расслышал. ^[35]

Но музыка не оставила его в покое и в родном районе. Город подобрал свои грязные юбки и кое-как, морщась от ревматических спазмов, поднялся, пришел в движение; пока Пирса не было, здание напротив, серый фасад которого он изучил так же хорошо, как собственное лицо, расцвело звездочками, солнышками, через трафарет набрызганными силуэтами; старые замковые камни, которые раньше, как древние дриады, прятались под оконными карнизами, теперь были ярко выкрашены, словно открыли глаза и смотрели вокруг удивленным взглядом. Чудаковатого вида люди, пилигримы в странных одеждах, были теперь повсюду, а та часть города, где жил Пирс, больше всего напоминала теперь средневековый город во время ярмарки или церковного праздника, по улицам бродили кающиеся грешники в оранжевых балахонах, с бритыми головами, они распевали псалмы и кружились в пляске Святого Витта, в городе объявились цыгане, они обосновались на замусоренных площадях в своих лохмотьях-перьях-серьгах, они били в бубны и приворовывали. Здесь торговали вразнос, обманывали доверчивых прохожих, толкали травку, у него на лестнице поселились женщины в длинных домотканых платьях и медных браслетах и кормили грудью младенцев; здесь были сумасшедшие, и монахи из нищенствующих орденов, и просто нищие в лохмотьях, и все они просили милостыню.

А Пирс все читал и читал. Изобрели книгопечатание, и книжные магазины вдруг наполнились странного рода изданиями. Здесь были новые газеты, напечатанные кое-как, нечеткими грязноватыми литерами, здесь были альманахи и книги пророчеств, новые евангелия, книжки стихов и плакаты. Пирс, с немалым удивлением, начал встречать на прилавках ярко оформленные переиздания книг, которые так много значили для него в детстве — детстве, которое так или иначе по большей мере прошло между книжными корками, детстве, вкус которого, как оказалось, он может почувствовать заново, раскрывая те книги, с которыми не виделся со времен доисторических, со своего собственного Золотого века.

Здесь были, например, десяти— и двадцатилетней давности книги Фрэнка Уокера Барра, благоговейно выпущенные в одинаковом мягком переплете, и среди прочих его книг здесь были известные Пирсу «Плоть времен» и «Мифы и тираны», кому-то пришла в голову блестящая идея загнать их все под одну и ту же густо населенную персонажами барочную картину на обложке, по одному фрагменту на каждый том, так что если дождаться выхода последней книжки в серии, скупить их все и выстроить подряд, они образуют целостную картину. И здесь же был «Твой король Артур» Сидни Ланьера с полным набором старых иллюстраций, ярких, как рождественское утро, и таких же холодных на ощупь; в детстве ему подарил такую отец, и потом она еще долго стояла у него на полке, потрепанная, с потертым корешком. А еще была книжка, которую он поначалу даже не узнал в новом гибком издании, и только раскрыв первую страницу, он наконец увидел саму книгу и узнал ее, как друга детства, снявшего вдруг карнавальную маску, потому что это был просто-напросто репринт старого издания, которое он когда-то читал. Книга называлась «Путешествие Бруно», что-то вроде биографии, и написал ее автор исторических романов по имени Феллоуз Крафт; Пирс ничего о ней не помнил, за исключением того обстоятельства, что когда-то был от нее в восторге; а вот понравится ли она ему теперь, не имел ни малейшего представления. Страница, которую он открыл, начиналась так:

Как хохотал Бруно, когда понял, что Коперник просто-напросто вывернул Вселенную наизнанку, — хохотал от радости, найдя подтверждение тому, о чем он сам давным-давно догадался: что Разум, являясь центром сущего, содержит в себе все то, центром чего он является! Если Земля, прежний центр мироздания, теперь, как оказалось, обращается где-то на полпути между центром и краем, а солнце, которое раньше вращалось на полпути к краю, теперь стало центром, тогда еще пол-оборота в том же направлении — и звездная сфера обернется лентой Мебиуса: и что тогда останется от старой концентрической картины мироздания? Просто голова идет кругом: Вселенная лопнула и превратилась в бесконечность, в круг, центр которого — Разум — будет везде, а окружность — нигде. Кривое зеркало конечности и ограниченности бытия разбилось вдребезги, хохотал Бруно, звездные царства обернулись застегнутым на запястье браслетиком с брильянтами.