Женский чеченский дневник - Ахмедова Марина

Навстречу ей выходит мужчина – в чеченском свитере и калошах.

– Асланбек сказал, у вас есть пленные. Он мне разрешил их сфотографировать. Можно?

– Заходи. Они обедают.

В комнате с кирпичными стенами и бетонным полом нет ни окон, ни дверей, но много света. Пятеро сидят за сколоченным из досок столом. На нем – ломти хлеба, металлические миски с кашей. Чуть дальше, на полу – большая кастрюля. Рядом с ней, спиной к Наташе, на корточках сидит рыжий мужчина в клетчатой рубахе и пустой жестяной банкой накладывает кашу в миску. Он оборачивается.

– Славка!

Воздух уже не звенит. Во дворе подсыхают лужи. На Славке – резиновые шлепанцы, запыленные известкой.

– Как ты сюда попал? – негромко спрашивает она.

– Да просто попал – из Шали перевели сюда – на стройку, – отвечает он, мотая рыжей головой. Оброс. Вон и борода уже какая, тоже рыжая.

– Не обижают, Слав?

– Мы каждый день ждем своей очереди, – он разглядывает свои шлепанцы. Из земли под ногами пробивается первая трава – робкая, пугливая, еще не успевшая набрать сок. Солнце греет, можно выходить без сапог. – Когда мы были в Шали, заходит один с автоматом и говорит: «Ты и ты на выход». На меня и на товарища моего пальцем показывает. Мы встали, пошли во двор. Товарищ вперед прошел, а у меня шнурок развязался. Я присел его завязать, смотрю, а шнурок не развязался, порвался он. – Славка вытягивает последние молекулы табака из бычка, гасит то, что от него осталось, о землю и кладет в карман штанов. – А тот, значит, ко мне подходит: «Ну, что сидишь? Давай, вставай, пошли». Я отвечаю: «Шнурок порвался. Сейчас завяжу». Он меня ногой в грудь пнул, я упал, и говорит: «Ладно, возвращайся на место». «Живи», – говорит. Ну и... я автоматную очередь услышал... Брата у него убили или какого другого близкого родственника – не знаю. ...А потом... принес мне ведро и тряпку... В общем, кровь мне со стены пришлось смывать...

– Ну, ты держись, Слав...

– Нас бьют каждый день... Тяжело. Морально очень тяжело. Три месяца каждый день ждать расстрела... – он проводит рукой по волосам и вздыхает. – Выхода нет...

– Выход всегда есть, – эту фразу она сама терпеть не может. Когда ее произносят, ей хочется сказать: «Ну, если он есть, тогда покажите мне его – этот выход!»

Славка помотал головой.

– Я сижу и жду своей очереди... Каждый день жду... Позвони потом матери, скажи, что погиб. Все равно я – не жилец... Если в ближайшие дни не убьют, я сам с собой что-нибудь сделаю...

– Дурак, что ли? Ты тут самый старший. Ребята на тебя смотрят. А им что? Им что делать? Даже не смей. Я чувствую, все будет хорошо. Вернешься, семья тебя встретит... У меня чувство опасности и тревоги хорошо развито, – она хотела добавить, что все жопой чувствует, но сдержалась. Мало она его знает, Славку, вдруг он ее «жопу» не поймет, не оценит. Хотя сейчас в эту прозрачную весну тысяча девятьсот девяносто пятого года он казался ей самым близким человеком на свете. – Вот я сейчас приеду в Москву и твоих фотографий понаделаю... – продолжает она. – А ты меня спроси: «Для чего?»

– Для чего?

– Освободишься, придешь ко мне в редакцию, а я тебе фотки на память подарю... Понял?

– Понял... – усмехнулся он.

– На вот, возьми, – Наташа оглядывается по сторонам – никто не смотрит, – протягивает ему свою визитку – маленький картонный прямоугольник из другой жизни.

– Зачем она мне? – пожимает плечами.

– А как ты без адреса собираешься редакцию искать?

– Понял... Только никогда этого не будет...

– А я тебе говорю – будет! И цветочки не забудь, когда пойдешь. Я гвоздики люблю...

Она уходила, записав адреса матерей. Шея, позвоночник, спина, все болело от напряжения – было трудно не обернуться и не посмотреть на них в последний раз. Журчала вода. Русский пленник мыл кастрюлю. Крестик болтался на шее. Чирикали птицы. Хрусталь спускался с гор. Она уходила, они оставались. Что здесь происходит? Что?

– Что происходит? Выйди отсюда, у нас совещание!

Ширвани Басаев был сильно похож на старшего брата. Только черты лица были помельче, и в его присутствии не сквозило. Он был назначен комендантом Ведено, имел в комендатуре отдельный кабинет, и без стука, без приглашения к нему было нельзя.

– Не выйду!

Наташа вошла не постучавшись. Села на свободный стул.

– Выйди отсюда, – повторил Ширвани.

– Сказала же, не выйду! Подождет ваше... совещание... Сначала все скажу... потом выйду...

Ширвани было далеко до брата – его взгляду не хватало силы.

– Говори...

– Не могу...

– Хватит плакать. Асланбек, налей ей воды.

Асланбек Большой вышел и вернулся с полным граненым стаканом. Она плеснула воды в руку и прижала ладонь к горячим глазам. Только что она была в сельском госпитале. Видела Мадонну и ее младенца.

Подойдя к кровати с фотоаппаратом, Наташа дала осечку.

– Почему вы до сих пор здесь? – спросила она у Мадонны и присела на соседнюю кровать. На ней кто-то лежал.

– Заражение крови, – с сильным акцентом ответила Мадонна.

– Почему вы не отвезли ее в Хасавюрт? Там работают московские врачи, у них много лекарств, они могут помочь...

– У меня нет денег на дорогу в Хасавюрт, – сказала Мадонна.

– Но это же... рядом... Вас за пятьдесят долларов довезут...

– У меня нет пятьдесят долларов.

Мадонна развернула ребенка и отошла от кровати, давая Наташе возможность снимать. Только теперь до нее дошло, что хриплый равномерный звук издает ребенок. До этого ей казалось, что где-то рядом, в соседней палате за стеной, работает небольшой насос – поршень в нем ходит вверх-вниз, нагнетая и хрипло выпуская воздух.

Она шла к комендатуре. Фотоаппарат болтался на груди. Несколько раз споткнулась и чуть не упала. Шла не видя, по памяти. Прошла остатки старой крепости. Щеки щипало от соли – из глаз текло и собиралось в большую каплю на подбородке.

– На пульки у вас деньги есть... – она шумно втянула воздух. – Оружие вы покупаете. Почему же... Почему же...

– Асланбек, дай ей еще воды.

– Спасибо, – сделала холодный глоток. – Почему же нельзя найти пятьдесят долларов для женщины... чтобы она отвезла своего ребенка в больницу... вы же... каждый день к своим боевикам туда ходите... неужели вы не слышите, как она там скулит... как щенок... Мясо слезло... косточки видны...

– Жалко тебе, да? – зло сощурившись, говорит Ширвани. – Это твои братья с ней сделали.

– Это не я и не мои братья! Это вы! Вы держите ее, как щенка в зоопарке! Чтобы журналисты приходили и фотографировали! Мол, смотрите – вот что русские сделали! Вы специально! Да идите вы все на фиг!

– Наташа, что ты так волнуешься? Мы разберемся... – говорит Асланбек.

– Да не надо разбираться! Я уже отправила их в Хасавюрт! Они только что на машине уехали! Да ну вас всех на фиг...

Роза тяжело опустила кастрюлю с мытой картошкой на печку. Железные круги зашипели.

– Не надо так, – сказала она, выпрямляясь. – Сколько таких детей по всей Чечне... Из-за каждого нельзя плакать – слез не хватит... Иди умойся холодной водой, сразу все пройдет.

Как будто холодной водой можно смыть память, подумала Наташа. Память не пленка – не засветишь, не изрежешь большими ножницами на кусочки. Не засыплешь их в картонную трубку, и не закрутятся они в ней цветочками, неведомой красоты узорами. Память не калейдоскоп – ей не превратить свои некрасивые кусочки в причину не плакать.

– Роза, почему твои дети бегают босиком? Земля еще холодная...

– У них нет обуви, – ответила Роза, отворачиваясь к кастрюле.

– Купи им сандалики.

– Если я куплю, им есть будет нечего...

Роза сняла кастрюлю, ткнула картофель вилкой. Мундир на нем лопнул.

– Плохая картошка, – заметила Роза. – Рассыпчатая.

Открыла окошко в печке, поворошила там длинным поленом.

– Сегодня в госпиталь много раненых привезли, – сказала она. – Завтра я совсем рано уйду, еще темно будет. Ты утром, когда встанешь, чай себе сама согрей. Смотри, – Роза достает из-под стола темно-зеленую стеклянную бутылку, – это – взрывная жидкость. Ты ее чуть-чуть на тряпочку капни, там тряпки за раковиной найдешь. В печку сунь, сверху ветки положи и спичкой зажги. Долго гореть будет, чайник успеет вскипеть... Да, ты, наверное, и сама знаешь, как взрывной жидкостью пользоваться, – подмигнула Роза.

– А дровами нельзя растопить? – Наташа не подхватила надоевшую шутку про ФСБ.

– Где я тебе столько дров возьму? Дров нету... Капни чуть-чуть, долго будет гореть.

Утро, еще не прогретое солнцем, не выпускало из-под стеганого одеяла. Как бы жарко ни было днем, ночи в горах все равно были холодными. Наташа лежала и думала – как там Москва? Впустила птиц? Растопила снег? Вот, наверное, сейчас по ней все оттаявшее говно поплывет... Лучи пересекали комнату, будто пики, упираясь концами в противоположную стену. Кавказское солнце не назвать скупым, но, переходя на эту сторону земного шара, поднимаясь над клочком этой горной земли, оно словно суровело, затачивало концы лучей, ведь, чтобы прогреть ядро планеты, ему нужно было пробить верхний пласт, который здесь был очень тверд.