Крысобой. Мемуары срочной службы - Терехов Александр Михайлович

— Тогда-ё, по бутылке! — вставил подельник и сорвался под ноги, я за ним.

Народ вспрыгивал, подтягивался, вылезал наверх. Опускали канаты подымать гроб; над ямой — чисто.

Свиридов обнял меня:

— Ты, сынок, почетный гражданин Светлояра, отца Русской земли, — и обернулся — подельник напоминающе теребил прапорщика за брючину. — Я помню!

Стемнело не разом — по ложке подмешивало чернил да тумана. До отбоя радио жевало и не могло глотнуть оперу на белорусском языке о польском студенте, махнувшем в Италию, — на весь лагерь гремело! Я спасался в кремле, свесив ноги в ров: все видать, только комарье, ощупью катал в плоском ящичке бисерные, хрустальные, мозаичные, красные, кольцом — бусинки. Брал бронзовые булавки подобием в березовый лист, застежки плаща — в девичью ладонь; вот из лагеря вытянулся дым, утопло радио — отбой.

Невеста, медля на каждой ступени, сходила в чрево раскопа, укрывшись в черный балахон, немножко осматривалась, махая ладонью перед лицом — комары. Так не хотелось одной. А никого нет. И дальше решительней прозвучали шаги — на дно.

Меня отыскал Свиридов, шепчущий от измора, но трезвый — оплывшее, невзрослое лицо с выныривающими на выдохе, на слове глазами:.

— Пошли до костра. Да и спать уже. День знатный. Ты вон как рванул. Три кургана отрыли. Один, правда, пустой.

— Почему?

— А значит, на стороне сгинул. Солдат, побродяга. Насыпают пустой, чтоб хоть память.

На лестнице я все ж ляпнул:

— Товарищ Свиридов. А когда ж бурить до зерна?

— Федоровна натрепала? — и плюнул. — Черепаха! Да я гнездо под мачту хочу забурить. С мачты троса растянем, по тросам шатер художники размалюют мотивами. Не охватим все, хоть над кремлем. Моя задумка, от всех таю, она в отместку про зерно начудила — фефела! Кгм, хых, а-а, мы… Тут как раз — про вашу маму… Откудова?

Невеста протягивала мне, ему миску, в ней пузырьки, пакеты.

— Лекарства для Ивана Трофимыча обмыла той водой. На что только не надеешься. — И вздрогнула. — Х-холодная вода.

— Эх-хэх-хэх, да-а… Эт, товарищ доктор, бабки говорят, в озере вода святая была. Даже дубов кругом не рубили. И, между прочим, не мылись. Только кто знает: лужа та озерной воды, — Свиридов дошептал, — или мужики нажурчали. А искупаться вон — полон бак, за день нагрелась, так что давайте, народ залег… Помыться или там что простирнуть…

У огня собрались часовые — Свиридов шуганул, и остался только Прохоров, хмельной; он облазил костер, жестами приглашая меня удостовериться — где б ни сел, дым валит прямо в морду; а вот прапорщик наладил его до палатки, и — дым столбом, в струну!

Невеста рассматривала меня над огнем, она освободила платье от балахона, она сушила руки у костра, словно протягивая мне — ладонями вверх, когда я отрывался от ее глаз, ладони сжимались.

Костер, немного поленьев и огня, отнимает все: ничего нет; я вздыхал, но не зевалось. Так днем поспишь — к вечеру башка чумовая.

— Такой смешной, когда стесняетесь.

Свиридов обеими руками заковырялся в ушах.

— Не волнуйтесь так. — Поднялась и подождала, подождала, потянула руки за голову — подбрасывала волосы, а пламя вылизывало в ее платье основную, синеватую, ветвистую, плотную тень, при сильном отблеске становящуюся розовой и золотой.

Она заглянула в палатку и быстро ушла, прижав что-то белое к груди.

Свиридов просипел:

— Эт-та, помыться? Давайте. Мы посторожим. — Утер задымленные глаза. — Мойка наша без запоров. Да хотя все уж спят. Я сейчас проверю. Чтоб спали. И ложусь сам, устал. Посиди с костром. А то и брось, ежели разохотишься пройтись. Гореть тут нечему. Мы каждую ночь так бросаем. — И пропал, прокричав в ночные выси: — Рябошапка! Где у нас дорога? А? Вон туда и смотри, понял?

Требуется вятич с переломанной рукой

Время «Ч» минус 10 суток

Утихомирились, словно торопясь — пламень, ветер из трав, ветер от земли; сушится обувка — табором, ордой, ратными рядами, и семьями, влюбленными парами, поругавшимися парами, изношенная; отдыхают лопаты; меня ждет постель меж боками чужих. А, уеду — ничего не будет. Вон как закручивает летучую насекомую шелуху в прозрачном дыму по-над жаром; еще должна луна явиться, какая-нибудь. Яйцом, стружкой, народившаяся, урезанная? А все уже — после лета. Хоть вот оно, еще. Даже земля не остыла. Прибрались, но не съехали.