Большая собака - Соломатина Татьяна Юрьевна

Мама – «ирод-богема» очень сильно устаёт от бабушки «этой Павловской», матери Аниного отца, страдающей болезнью Паркинсона, с осени до весны, и потому отправляет страдать её хотя бы летом подальше от неё, жены её сына, в большой дом родной матери, шофёра в комбезе-спецовке. Настя не очень понимает, отчего так сильно устаёт Анина мама – «богема», если в Питере, как называет Аня Ленинград, у бабушки «этой Павловской» есть сиделка, и папа – «ирод» в городе, и Анина старшая сестра. А тут, в уездном городке под Казанью, у бабушки есть только Аня. Потому что старшая сестра не хочет страдать рядом со страдающей Паркинсоном «вонючей безумной старухой». И Аня не хочет страдать. И не страдает. Она просто очень любит свою балтийскую бабушку. Поволжскую тоже любит, но поволжскую бабушку не любит балтийская из-за мамы – «богемы», которую та «не воспитала», и потому ни за что не подпускает к себе. Живёт у неё всё лето, но даже в её сторону не посмотрит иначе, как с ненавистью. И скорее «утонет в дерьме», как выражается Аня, чем позволит той подложить себе «утку». Никого не подпускает, кроме Ани, ни на кого не смотрит с любовью, кроме Ани, такая упрямая больная трясущаяся старуха эта Муся – Мария Павловская.

– Она, между прочим, тоже профессором была, как папа! Только русского языка и литературы! Тоже в университете преподавала! И отец её, мой прадед, тоже профессором был. Он в блокаду умер, – хвастает Аня Насте.

Настя знает, что во время блокады Ленинграда все умирали от голода. Девочки много знают про ту войну, не только потому, что учатся в школе, но и потому, что многочисленные братья бабушки-шофёра и её муж, их никогда не виденный дедушка, тоже шофёр, погибли на той войне, чтобы спасти мир от фашизма. И Анин балтийский дедушка, тоже какой-то учёный, которого не пустили на войну, а отвезли работать на Урал, тоже почему-то погиб. А беременная Аниным папой – «иродом» бабушка «эта Павловская» осталась в Ленинграде, на который обрушилась блокада, и почему-то не только родила, но и выжила. И сын её выжил.

– Потому что она все фамильные драгоценности и дорогущие раритетные книги меняла на еду, – объясняет Аня Насте. – Она все-все книги помнит, которые обменяла, представляешь? Даже до сих пор. Бывает, так забьётся во сне и вдруг чётко, как до болезни, произнесёт: «Первое издание Беранже^[47] банка тушёнки больше не дам не то в печку отправится ваш Беранже». Мне очень страшно становится. Она ещё до своего Паркинсона мне рассказывала, что в Питере были люди, у которых была еда во время блокады. Много еды. Даже сгущёнка. И она, чтобы молоко не пропало, всю прадедушкину библиотеку обменяла на еду у «этих скотов». Она красивая была. Сейчас покажу. – Аня бежит в «свою комнату», которая одновременно и комната её бабушки, и оттуда по ночам по всему дому разносится визгливый переливистый старческий храп, мешающий спать всем обитателям других комнат этого дома, разделённых крепкими деревянными дверьми. Всем, кроме Ани, спящей тут же. Вытаскивает из своего чемоданчика фотографию и показывает двоюродной сестре. – Смотри!

Настя смотрит на изображение изумительно красивой женщины с уложенными вокруг головы толстыми косами. У женщины даже на чёрно-белой фотографии яркие красивые глаза, нет ни морщин, ни провисающих набрякших мешков вокруг глаз. Настя смотрит-смотрит и, наконец, видит, что никакая это не старуха с Паркинсоном. Это – Аня! Самая настоящая Аня! Просто почему-то взрослая. Как можно было сфотографировать Аню взрослой, если она пока девочка? Удивительно.

– Вот! – победоносно говорит Аня. – А Светка не хочет за бабушкой ухаживать и вообще её ненавидит. Потому что бабушка, как говорит выпивший лишку папа, «тоже хороша». Я этого не помню, но Светка старше меня и помнит, как бабушка, когда была «тоже хороша», говорила Светке, что она такая же серая мышь, бездельница, злюка и пролетариат, как и моя мама, которая хоть и танцует седьмого лебедя у второго пруда в Мариинке, и обвесил её папа бирюльками, а она всё равно пролетариат, некрасивая рабочая лошадь «бэпэшка»,^[48] строящая из себя английскую верховую. И сноб. Сноб – это подражатель, чтобы ты знала. Тот, у кого ничего своего, а только подсмотренное. Мне бабушка до Паркинсона всё объясняла. И про то, что мама нашу эту бабушку стыдится. Про маму я с бабушкой не совсем согласна, хотя, когда бабушка Павловская при гостях начинала рассказывать, что мамина мама водит грузовик с брёвнами, мама потом почему-то злилась и плакала. Хотя я не понимаю маму. Это же замечательно! У всех – обычные бабушки. Дома сидят, пирожки пекут, учительницами работают, а наша эта, общая, поволжская бабушка – водит огромный грузовик с огромными брёвнами, и у неё даже есть мотоцикл с коляской. По-моему, этим надо гордиться. Я вот горжусь. А ты?