Полная иллюминация - Фоер Джонатан Сафран

Все в этом Сдвоенном Доме свидетельствовало о новообретенном богатстве его хозяев. Веранда была достроена только наполовину и выпирала сзади, как кусок разбитого стекла. Мраморные колонны праздных винтовых лестниц соединяли полы с потолками. Потолки нижних этажей были подняты, что сделало комнаты третьего этажа пригодными для жизни исключительно детей и карликов. В нужнике во дворе фарфоровые унитазы сменили кирпичные стульчаки без сидений, на которых справляли большую нужду все остальные жители штетла. Безупречный садик был перекопан и засыпан гравием, по краям которого высадили азалии, постриженные так коротко, что они никогда не цвели. Однако больше всего Менахем гордился строительными лесами — этим символом постоянных перемен, постоянного стремления к лучшему. По мере того как строительство продвигалось, он все сильнее любил их изменчивый остов из стропил и балок, любил его даже больше, чем сам дом, и в конечном итоге убедил упрямого архитектора вписать их в окончательный проект. Рабочие тоже были в него вписаны. То есть уже не сами рабочие, а местные актеры, которым платили за то, чтобы они одевались рабочими, разгуливали по настилам строительных лесов, вколачивали в безропотные стены бесполезные гвозди, выдирали эти гвозди, сверялись с чертежами. (Сами чертежи тоже были вписаны в чертежи, а в те чертежи были вписаны чертежи с чертежами чертежей…) Перед Менахемом стояла вот какая проблема: денег у него было больше, чем вещей, которые он мог бы на них купить. Менахем нашел ей вот какое решение: вместо того чтобы покупать новые вещи, он продолжит покупать те, которыми уже обладает, подобно тому, как человек на необитаемом острове пересказывает, всякий раз приукрашивая, один и тот же уцелевший в памяти анекдот. Он мечтал, чтобы Сдвоенный Дом был подобен бесконечности, всегда лишь часть самого себя (намек на бездонность хозяйского кошелька), вечно приближаясь, но никогда не достигая завершения.

Грандиозно! Почти все грандиозно, Това!

Какой дом! И, кажется, ты, даже с лица спала, дорогая.

Божественно! Все должны просто лопаться от зависти.

Свадьба (прием по случаю свадьбы) была главным событием 1941 года, с таким количеством собравшихся, что если бы дом сгорел или провалился под землю, от еврейской части населения Трахимброда не осталось бы и следа. Формальному приглашению, разосланному ровно за неделю до назначенной даты, предшествовало неформальное, разосланное за несколько недель до торжественного события.

НЕ ЗАБУДЬТЕ:

СВАДЬБА ДОЧЕРИ

ТОВЫ

И МУЖА ЕЕ*

18 ИЮНЯ, 1941

ДОМ ВЫ ЗНАЕТЕ

*Менахема

И никто не забыл. Лишь несколько трахимбродцев, которых Това не сочла достойными приглашения, отсутствовали на приеме, а потому не оставили записи в книге для гостей, а потому оказались неучтенными этой, фактически последней перед уничтожением штетла переписью, а потому оказались навсегда забытыми.

Пока гости протискивались внутрь, не в силах совладать с восхищением перед стилизованной обшивкой стен, дедушка позволил себе спуститься в погреб с винными стеллажами, чтобы сменить традиционный свадебный костюм на легкий бумажный пиджак, куда более уместный в такую липкую жару.

Полнейший восторг, Това. Смотри: я вся в восторге.

Ничего подобного никогда не было.

Одни чудные горшки с цветами должны стоить целое состояние. Апчхи!

Необычайнейше!

Вдали прогрохотали раскаты грома, и прежде чем успели закрыть новые окна или хотя бы задернуть новые занавески, стремительный и мощный порыв ветра пронесся через весь дом, подув на цветы в горшках, подняв на воздух именные таблички. Смятение. Взвизгнула кошка, закипела вода, старухи покрепче вцепились в плетеные шляпки, прикрывавшие их лысеющие головы. Но уже в следующее мгновение ветер стих, бережно опустив именные таблички на столы, но ни одну на прежнее место: Либби рядом с Керманом (который сказал, что его присутствие на приеме возможно лишь при условии, что между ним и этой пиздой с ушами будет не менее трех столов), Това — в торце самого последнего стола (на месте, закрепленном за торговцем рыбой, чьего имени никто не мог вспомнить и чье приглашение было просунуто ему под дверь в последнюю минуту из сострадания к его недавней утрате — кончине жены от рака), Раввин Несгибанцев рядом с прямодушной Падшей Шаной П (которую, несмотря на отвращение, он возбудил так же сильно, как она его), а мой дедушка, как кобель на суке, верхом на младшей сестре своей невесты).

Зоша и ее мать — красные от смущения, померкшие от печали свадебного несовершенства — бегали от стола к столу, тщетно пытаясь восстановить все, что так старательно организовывали, подбирая вилки и ножи, вытирая разлившееся по полу вино, сдвигая горшки с цветами обратно к центру, переставляя таблички, смешавшиеся, как карты выброшенной колоды.

Будем надеяться, что это неправда, — попробовал пошутить отец невесты, пока колоду заново перетасовывали, — будто после свадьбы жизнь начинает катиться под гору.

Когда дедушка вошел в погреб, младшая сестра его невесты стояла, прислонившись спиной к пустующим винным стеллажам.

Привет, Майя.

Привет, Сафран.

Вот, спустился пиджак сменить.

Зоша будет очень разочарована.

Почему?

Потому что ты для нее идеал. Так она мне сказала. День свадьбы — плохое время, чтобы самому изменяться или пиджаки менять.

Даже на что-нибудь более удобное?

Кто сказал, что на свадьбе должно быть удобно?

Ах, сестричка, — сказал он, целуя ее в то место, где щека становилась губами, — при такой красоте еще и остроумие.

Она выдернула свои кружевные трусики из его нагрудного кармана. Наконец-то, — притягивая его к себе, — еще немного — и меня бы просто разорвало.

ПОКА ОНИ ЗАНИМАЛИСЬ торопливой любовью под двенадцатифутовым потолком, который, казалось, грозил обрушиться от каблучного артобстрела (в уборочном раже никто даже и не заметил затянувшегося отсутствия жениха), дедушка раздумывал над тем, не был ли он игрушкой в руках судьбы. Разве все, что произошло с ним от момента первого поцелуя до момента этой первой супружеской измены, не было неизбежным следствием обстоятельств, на которые он не мог повлиять? И так ли уж он виноват, если выбора у него, в сущности, никогда не было? Мог ли он сейчас быть наверху, с Зошей? Разве это было возможно? И мог ли его член оказаться не там, где он в тот момент был, и не был, и был, и не был, и был, а в каком-либо ином месте? Мог ли он быть хорошим?

Его зубы. Вот первое, что я замечаю, рассматривая его младенческий портрет. Это не моя перхоть. Не высохший след асбеста или белой краски. В прорези тонких дедушкиных губ, точно косточки-альбиносы в сливовой мякоти багровых десен, полный набор зубов. Врач, наверное, пожал плечами, как делают все врачи, когда не могут найти объяснения медицинскому феномену, и утешил мою прабабушку болтовней о добрых знамениях. Но есть еще и семейный портрет, написанный три месяца спустя. На сей раз взгляните на ее губы, и вам станет ясно, что доводы врага ее не утешили: моя юная прабабушка хмурится.

Это из-за дедушкиных зубов, которыми так восхищался его отец, видевший в них свидетельство недюжей мужской потенции, соски его матери стали болеть и кровоточить, из-за чего ей пришлось спать на боку и постепенно прекратить кормление грудью. Это из-за его зубов, изящных карликовых коренных и умилительных клычочков, прабабушка и прадедушка перестали заниматься любовью и остались родителями единственного ребенка. Это из-за его зубов дедушка был извлечен из материнской утробы до срока и не получил питательных веществ, в которых так нуждалось его неоперившееся тельце.

Его рука. Можно много раз пересмотреть фотографии, так и не найдя в них ничего необычного. Хотя одна вещь встречается слишком часто, чтобы ее можно было объяснить прихотью фотографа или простым совпадением. Дедушка никогда ничего не держит в правой руке: ни портфеля, ни бумаг, ни хотя бы свою левую руку. (И на единственном сделанном в Америке снимке — со дня приезда прошло две недели, до смерти осталось три — он держит мою маленькую маму левой рукой.) Дефицит кальция привел к тому, что его растущему телу пришлось проявить рачительность в распределении ресурсов, и правой руке выпал несчастливый жребий. Он беспомощно наблюдал, как этот красный набухший отросток, постепенно скукоживаясь, покидает его навсегда. К тому времени, когда в ней возникла особая нужда, рука ему не принадлежала.