Как все было - Барнс Джулиан

Мы и раньше прикасались друг к другу. Я брала его под руку, ерошила ему волосы, мы обнимались, целовали друг друга в щечку – обычная вещь между друзьями. То, что было сегодня, гораздо меньше, чем все это, но и много больше.

Я сидела за мольбертом. Волосы у меня выбились на лицо. Я протянула было руку за гребенкой, она у меня лежит на табуретке. Он сказал, очень тихо:

– Не шевелись.

Продолжаю работу. Он подходит сзади. Вынул заколку у меня из волос, они рассыпались, он зачесал их назад, за ухо, собрал в заколку, защелкнул, положил гребешок на место, отошел и снова сел. И все. Больше ничего.

Хорошо, что я работала над простым местом. И машинально продолжала работать еще минуты две. Потом он сказал:

– Я люблю этот гребешок.

Это несправедливо. Несправедливо сравнивать, я знаю. Не надо делать никаких сравнений. Об этой гребенке я и не думала никогда. Она у меня была всегда. Как-то раз, вскоре после того как мы познакомились, Стюарт зашел ко мне в студию и увидел ее. Он сказал: «У тебя гребешок сломался», И назавтра или послезавтра принес мне новый. Видно было, что он постарался: гребешок был такой же величины, как старый, и тоже черепаховый. Но я им не пользовалась. Сохранила старый. У меня пальцы привыкли чувствовать щербинки от недостающих зубцов.

И вот теперь Оливер говорит: «Я люблю этот гребешок». Я потерялась. Потерялась и нашлась.

Это несправедливо по отношению к Стюарту. Я говорю , себе: «Это несправедливо по отношению к Стюарту». Но слова не оказывают никакого действия.

ОЛИВЕР: Когда я был маленьким, Старый Подлец покупал «Тайме». Наверно, и теперь покупает. Он похвалялся умением решать кроссворды. А я, со своей стороны, проглядывал объявления о смерти и вычислял средний возраст умерших в тот день Старых Подлецов. И соображал, сколько еще статистически осталось Старому Решателю Кроссвордов.

Еще там был отдел «Письма в редакцию», отец внимательно их прочитывал, подбирая себе по вкусу самые развесистые глупости и дремучие предрассудки. Иногда он удовлетворенно крякал, чуть ли не рыгал из глубины души, если воззвание какого-то представителя отряда толстокожих, например: «Вернем всех травоядных на их исконную родину в Патагонию», чудесным образом deja pensee ^[41], совпадало с его собственными идеями, а я думал: ну и ну, сколько же Старых Подлецов существует на свете.

Больше всего мне запомнилось из Отдела писем тех времен, как эти Старые Негодяи подписывались. Некоторые писали: «Сердечно Ваш», или «Искренне Ваш», или даже «Имею честь быть, сэр, Вашим покорным слугой». Но мне больше всего нравилась и больше всего, на мой взгляд, подходила для Старых Подлецов подпись: «Ваш etc», да газета еще сокращала до «Ваш &с».

«Ваш &с». Я часто гадал: что бы это значило? Что это за знак? Откуда он взялся? Я воображал обруганного промышленного магната, диктующего секретарше письмо в газету, которую он фамильярно именует «Листок». Изложив в письме свои старо-подлые взгляды, он заключает: «Ваш et cetera», а уж секретарша машинально транскрибирует: «Имею честь быть, сэр, одним из выдающихся Старых Подлецов и могу прислать Вам этикетку с банки из-под сардин, каковую Вы напечатаете перед моим именем». Магнат распоряжается: «Отошлите это безотлагательно в „Листок“, мисс Фолкс».

Но однажды мисс Фолкс или как там ее ни оказывается на службе, она занята с епископом Кентерберийским, делает ему массаж, и вместо нее присылают временную машинистку. Временная записывает: «Ваш et cetera», как слышит, в газете расценивают эту подпись как чрезвычайно остроумную и еще добавляют изящный штрих от себя, укорачивая подпись до «Ваш &с», и тогда все остальные Старые Подлецы начинают подписываться так же, следуя примеру магната, который, однако, честь изобретения приписывает себе одному. Вот откуда это «Ваш &с».

После этого я, лопоухий шестнадцатилетний юнец, стал пародийно подписываться «С любовью &с». Не все мои корреспонденты, должен с прискорбием признать, оценили шутку. Одна demoiselle убыстрила свое изгнание из музея моего сердца, высокомерно уведомив меня, что употреблять слово «etc» как в устной речи, так и в презренной прозе пошло и вульгарно. На что я ответил, что, во-первых, et cetera – это не одно слово, а два, и во вторых, если в моем письме и есть что-то пошлое и вульгарное, то, учитывая адресата, это лишь слово, данному сокращению предшествующее. Увы, на такой выпад она не сумела ответить с буддийской безмятежностью, как хотелось бы.