Pasternak - Елизаров Михаил

— А девушки у вас есть? — застенчиво спросил Леха.

— О да, очень много. — Американец лукаво засмеялся. — То наши будто сьестри. Кроме проповеди, ми в обичние дни собираемся на вечьерю, сидим, пьем чай, музику слушаем. Читаем Библию. Очень весело.

* * *

— О, а это ми куда? — спросил американец, сворачивая за Лехой на уходящую в бесконечность гаражную аллею.

— Как ты говоришь, «вечеря»? — словно не услышал вопроса Леха. — Это что такое?

— В нашей церкви такое разделение. Самая маленькая ячейка називается «вечьеря». В ней не больше двенадцати человек. А во главе — староста вечерьи. Ти тоже попадьешь в такую, будешь общаться, узнавать много нового.

— А ты староста вечери?

— Нет, — улыбнулся миссионер. — Видишь? — он показал круглый значок на лацкане пиджака. — Написано: «Энтони Роше, староста сфери». Уже второй год.

— А «сфера», это как?

— Смотри. Двенадцат вечьерь составляют общину. Община уже арьендует зал длья воскресной проповьеди и собраний. Там ми собираем наши пожертвования. Двенадцать общин составльяют сферу. А двенадцать сфер — регион.

— Знаешь, Энтони, я тут немного денег скопил. На что потратить не знал. Я лучше вам отдам. Все лучше, чем какую-нибудь хуйню покупать.

— Ти такой славный. Честний. Редкость в мире. Сегодня счастливый для менья день! Толко не надо рюгаться, оґкей?

— Извини, вырвалось.

* * *

Леха свернул между гаражами, американец, помедлив, за ним.

— О, а это ми так вийдем на проспект Льюначарского?

— Конечно. Это просто короткий путь, — обернулся Леха. — Я спросить хочу. Вот у тебя в подчинении почти две тысячи, ты большой, можно сказать, начальник, а проповедуешь по дворам.

— Так полежено в нашей церкви. Кроме руководства сферой, общиной и вечьерей, я обьязан еще по улицам работать.

— А я могу попасть в твою вечерю?

Американец засмеялся.

— Да, если очень просишь. Но ти вскоре познакомишься со многими старостами. Они тожье очень хорошие, не хуже менья, они твои соотечественники… Ой, как здесь не прибрано и мусорно…

Изнанка гаражей граничила с захламленным полем, через которое вдаль уходил серебристый тоннель газопровода в клочьях стекловаты.

— А где проспект? — спросил американец.

— Энтони, я, знаешь, что подумал. Давай ко мне зайдем. Я в гости приятелей жду. Уверен, им очень интересно будет тебя послушать. Они точно к вам в церковь заходят вступить.

— О да, — с сомнением произнес американец, потом решился. — Хорошо, пойдьем. Но ти должен бил менья предупредит…

— И что самое, бля, интересное, иной раз думаешь, что бы ни отдал: машину, квартиру, — лишь бы хорошие люди рядом в жизни появились, — пресно сказал Леха, будто пробегал слова заученного текста. — Не поверишь. Как будто чего-то не хватало, а теперь хватает, ебать навстречу!

— О, не ругайся. Это так плехо, грех… А что ми дальше не идем? — он с беспокойством оглядел тупик кирпичных стен и гаражных ворот ржавого коричневого цвета, с огромным навесным замком, способным похоронить любую тайну. — А это ми где? — спросил американец.

— Стой и не пизди, — сказал Леха.

— Я обратно пойду, — американец рванулся.

Леха хлестким ударом свалил беглеца.

— О, я так прошу Господа простит тебья… — с ненавистью бормотал миссионер, роняя изо рта кровавые сгустки.

— Вот он, отец Сергий… — произнес Леха.

Миссионер, стоя на четвереньках, по-волчьи затравленно глянул в молодое, обрамленное светлой бородой, лицо подошедшего. Плащ его чуть распахнулся, открывая ризу и епитрахиль. Поверх ризы висел серебряный крест.

Миссионер явно не знал, какую тактику предпочесть. Злоба и страх попеременно сменялись на его лице маской лживого смирения.

Наконец он сказал:

— Я совсем на вас не сержус. Произешло мальенькое недоразумение…

— Как твое настоящее русское имя? — неожиданно спросил священник.

Миссионер не ответил, рыская дикими глазами по сторонам, пальцы его сжимали черный корешок Библии.

— Как давно тебе разрешили проповедовать с акцентом? — задал священник следующий вопрос.

Миссионер весь напрягся и задрожал.

— Я полностью записал его, отец, вот, послушай, — Леха достал из кармана плоский диктофон, щелкнул кнопкой. Пленка затрещала как сверчок, потом Леха нажал на воспроизведение.

Раздались мутировавшие акцентом строчки: «…Зима стояля, дуль ветер из степи. Беби в вертепе померз, бедненький. А коровка погревала его воздухом из рота, и бичок тожьйе погреваль…»