Дочки-матери - Знаменская Алина

Сердце бешено стучало, ныряя в живот. Третий подъезд был обычный, с обшарпанной дверью. Рожнов влетел и остановился внизу. Достал спички и трясущимися пальцами стал зажигать их. Наконец пламя вспыхнуло. На миг осветило клочок подъезда. Никого. Рожнов поднялся на второй этаж. Прислушался. Рядом было тихо. Он уже собирался спуститься, когда услышал откуда-то сверху сдавленный крик.

Рожнов похолодел нутром, но не позволил себе раскрыться раньше времени. Он мягко, подобно тигру, пробрался на этаж выше. Теперь из закутка за лифтом явственно слышалась возня. Вновь Рожнов услышал что-то между писком и стоном. Словно кричать пытался человек с плотно зажатым ртом. Он не разобрал, не узнал Леркиного голоса. Он нутром почуял, что это Лерка.

Рожнов вышел на лестничную площадку. Откуда-то сверху, этажа с седьмого, сочился слабый, еле различимый свет. Рожнов встал напротив двери в подсобку. Он отступил два шага, набрал в легкие побольше воздуха и рванул вперед, вложив в силу удара все свое напряжение, нервы и злость. За дверью кто-то вскрикнул, та едва не слетела с петель.

— Лера! — заорал Рожнов, продолжая бить по замку уже ногой. — Лера, я здесь!

Рожнов вышиб ненавистную дверь и в синем свете луны, глазеющей в окно подсобки, сразу увидел перекошенное от ужаса бледно-голубое лицо дочери. Рот ее был заклеен скотчем. Рожнов это тоже успел разглядеть. Он дернул дочь за руку, и она пролетела мимо него на лестничную площадку, где уже кто-то из жильцов осторожно приоткрыл железную дверь. Рожнов тяжело дышал, бросая удары во все стороны. У него работали руки и ноги. Его тоже били, но он не чувствовал боли. В темноте было не разобрать — кто и что, но Рожнов, как разъяренное животное, нутром существа своего различал тепло человеческих тел, вцеплялся всем, чем мог, и бил, топтал, грыз. И даже когда почувствовал острую, пронзившую его боль в левом боку, он не остановился. Хватал ртом воздух, а руками — ноги обидчиков. Его ударили ножом еще и еще. Но Лерка этого уже не видела, она вылетела из подъезда с диким, душераздирающим криком.

— Мама-а! — кричала она. В высокой, как башня, шестнадцатиэтажке разом вспыхнуло несколько десятков окон. — Ма-ма!

Со стороны проспекта к ней бежала Наташа в пальто и без шапки, а сзади прыгала через сугробы расстегнутая лохматая Аня. С другой стороны дома во двор въезжали две милицейские машины.

Выскочившие из них люди в форме слаженно и быстро оцепили дом, и вывалившиеся из подъезда амбалы сразу попали в руки милиции. Наташа трясла дочь, ощупывала ее, заглядывала в лицо. Лерка была как каменная.

— Там отец… — наконец очнулась она и вдруг завизжала истошно: — Там папка! На третьем этаже! Скорее!

Она ринулась назад, в подъезд, за ней Наташа и Аня. За ними — двое в форме. Лестничную клетку осветили фонарями.

— Папка… — Лерка осела по обшарпанной стене. К ее ботинкам подползала тонкая полоска крови, убежавшая из лужицы, в которой лежал Рожнов. Лерку оттаскивали, а она билась и кричала. Вырывалась, стремясь к безжизненному телу Рожнова. Ее отнесли в одну из квартир, Наташу к мужу тоже не подпустили. Они с Аней сидели возле Лерки и держали ее за руки. Лерку колотило. Подъехавшая “скорая” уже ничем не могла помочь Рожнову. Зато Лерке сделали укол, и она перестала биться в истерике. В этот день для нее кончилось детство.

Два месяца Лерка молчала. Она не отвечала на вопросы матери, не болтала по телефону с одноклассниками, не смотрела телевизор. Лежала на кровати, отвернувшись к стене, и водила пальцем по ковру.

Ковер этот когда-то смастерила своими руками Наташина мама. Наташа считала, что от ковра исходит доброта маминых рук, она так это чувствовала и очень надеялась, что ковер как-то по-своему сообщит Лерке тепло и утешение. Наташа пыталась что-то говорить дочери, просиживала за ее спиной часами, иногда ложилась рядом и гладила по волосам. Но Лерка к проявлениям материнской ласки оставалась безучастна. Да и не было сейчас у Наташи той силы, той энергии, которая смогла бы помочь Лерке. Наташа сама нуждалась в утешении и поддержке.

Она сама долго пребывала в полной прострации и, пожалуй, не справилась бы со всеми похоронными хлопотами, если бы не помощь друзей. Первым приехал Королев и организовал весь процесс. Приехали какие-то люди, тихо переговорили с Королевым на кухне, потом они же забрали Рожнова из морга и обрядили его. Приехала Юля и привезла денег. Рожнов лежал в гробу кроткий и смиренный. Лицо его приняло то просветленное выражение покорности, которое бывало у него, когда он после страшных загулов просил у Наташи прощения. Увидев Рожнова таким, Наташа ощутила всю безвозвратность своей потери. Горе навалилось на нее, родив чувство вины.

— Я ведь ничего и не покупала ему последнее время, — причитала она на плече у Юли, — ходил в чем придется, как сирота…

— Ну, ну, ну… — Юля не знала, чем утешить подругу. Рожнов сейчас казался добрым и несчастным. А все они — в чем-то повинными в его несчастьях, его безрадостной жизни.

— Не жалела его! — обливаясь слезами, сокрушалась Наташа. — Иногда доброго слова не хотела сказать, только злилась. Ой, Сережа, прости ты меня!

Она то рыдала, раскачиваясь из стороны в сторону, то принималась гладить холодные щеки Рожнова, поросшие щетиной, то надолго замолкала, вглядываясь в родные и одновременно уже чужие черты его лица.

Все пришедшие проститься с Рожновым уважительно относились к горю Наташи и Лерку. Соседки сокрушенно кивали, вспоминая, незлобивость Рожнова. Его друзья, кивали в такт Наташиным причитаниям — Серега любил свою жену, и она правильно убивается по нему, как положено. Серега мужик был что надо — дочь спас, себя подставил.

Леркины одноклассники смотрели на все боязливо, скованно. Толпились вокруг застывшей изваянием Лерки, переминались с ноги на ногу.

Приехали деревенские и привезли плакальщицу.

И когда она тонким голосом запела свое “и на кого ты нас покинул, сокол ясный”, затряслись в рыданиях все — и соседи, и сослуживцы, и безработные бесприютные рожновские друзья.

Свекрови стало плохо, пришлось вызывать “скорую”. А на улице, когда выносили гроб, вдруг разом загудело несколько машин. “Уазики” и “пазики”, на которых довелось поработать Рожнову, прощались с бедолагой-водителем как полагается, как принято в шоферской братии — гудком. За гробом вместе с Наташиными сослуживцами и Леркиными одноклассниками шли многочисленные рожновские друзья, которых когда-то Наташа с трудом отучала бывать у них в доме. А в тот день она была рада их видеть. Каждый из них сказал о Рожнове что-нибудь хорошее, и за это Наташа им все простила и на поминках следила, чтобы их хорошо накормили и чтобы всем хватило водки.

Лерка все похороны провисела на руках Королева. После похорон она продолжала ходить в школу, но делала это словно в полусне. Уроков она не готовила, и Наташа серьезно беспокоилась, как дочь сумеет окончить школу. Оставалось последнее полугодие, а успеваемость у нее резко упала. Вопрос, куда пойти учиться, вообще не стоял — не было денег.

Лед тронулся в один из весенних дней, кажется, накануне Восьмого марта. Наташа открыла дверь на короткий веселый звонок. На пороге стоял ослепительный в своем обаянии телеведущий с букетом роз и огромным пакетом в руках.

Наташе стало стыдно за свой халат. Королев протянул ей букет и сказал:

— Это вам.

Наташа охнула, вспыхнула. Давно она не получала таких цветов. Она сосредоточила на букете внимание и как-то даже упустила на миг из внимания гостя. Но Королев уже сам повесил свой плащ, взъерошил волосы. От его искристого взгляда, от всей сильной мужской фигуры веяло весной, жизнью.

Наташе захотелось открыть все форточки, красиво накрыть стол, нарядно одеться.

— Где Валерка? — спросил Королев.

Наташа показала на дверь.

Телеведущий вынул из пакета большую плюшевую собаку с висячими ушами и блестящим носом и решительным шагом направился в спальню.

Наташа занялась бурной деятельностью. Она открыл все форточки, застелила стол скатертью и достала сервиз. Проделывая все это, Наташа то и дело останавливалась и прислушивалась к голосам, доносящимся из спальни.

Сначала это был один голос. Королев говорил с разными интонациями. Его голос приобретал то проникновенные, то озорные нотки, то — удрученные. Слов Наташа разобрать не могла, но интонации ей нравились, и она пыталась представить, какое впечатление они произведут на дочь. Прошел примерно час до того момента, когда в неутомимый монолог Королева начали вклиниваться редкие реплики Лерки. Ее тонкий голосок слабо, но все же отзывался на что-то. Еще через час Наташа услышала из спальни полноценный диалог. Она решила, что настало время пригласить гостя к столу.

— Мама, посмотри, какая прелесть!

Лерка обнимала потешную морду собаки. Псина действительно была хороша. Лерке никто никогда не дарил таких подарков. Они долго сидели втроем — обедали, разговаривали. Перед тем как уехать, Королев попросил у Наташи разрешения бывать у них.