Коллекционер - Фаулз Джон

С Калибаном у меня слишком скоро опустились руки. Нужно выработать к нему совершенно иное отношение. Принцип «заключенный — тюремщик» — глупость. Нужно перестать шипеть. Молчать, когда он меня раздражает. Относиться к нему как к человеку, нуждающемуся в понимании и сочувствии. Пытаться продолжать занятия по искусству. Научить его понимать. Не только произведения искусства.

Единственный способ действовать — это поступать должным образом. ДОЛЖНЫМ ОБРАЗОМ не в том смысле, как это понималось в Ледимонте. А так, как сама считаю правильным поступать. По-своему.

Я считаю себя человеком нравственным и не стыжусь этого. И не допущу, чтобы Калибан сделал из меня безнравственное существо. Даже если он все это вполне заслужил: и мою ненависть, и ожесточение, и даже удар топором.

Была с ним вполне мила. То есть не была такой злой кошкой, как все последнее время. Как только он пришел, уговорила его дать мне осмотреть рану на голове. Протерла ссадину деттолом. Он нервничает. Вздрагивает от страха. Перестал мне доверять. Мне вовсе не следовало доводить его до такого состояния.

Но все это очень трудно. Когда я веду себя по-свински, у него такое жалостное выражение лица, ему так себя жалко, что я становлюсь сама себе противна. Но когда я обращаюсь с ним по-хорошему, в его голосе и манере поведения появляется такое самодовольство (едва брезжит: он очень осторожен, сама деликатность, и — разумеется — никаких упреков по поводу вчерашнего), что мне снова хочется его злить, дразнить, надавать пощечин.

Я словно канатоходец. Оступишься…

Но атмосфера очистилась.

После ужина пыталась объяснить К., что следует искать в абстрактном искусстве. Безнадежно. Бедняга вбил себе в башку, что писать картины — значит просто баловаться карандашом или кистью, пока не добьешься фотографического сходства (поэтому он и не может понять, почему я не «стираю»). Он считает, что создавать замечательные бессюжетные композиции (как у Бена Никольсона) как-то аморально. К. говорит: «Я вижу, получается красивый узор». Но он ни за что не соглашается считать этот «красивый узор» произведением искусства. Дело в том, что для него некоторые слова приобретают некий странный, тайный смысл, иное звучание. Все, что имеет отношение к искусству, приводит его в смущение (и даже, кажется, оказывает какое-то гипнотическое воздействие). Искусство вообще несколько аморально. Он знает, что великие произведения искусства — велики, но «великое» — значит запертое в музеях и рассуждают о нем только ради показухи. Живое искусство, современные художники и их картины его шокируют. Невозможно говорить с ним об этом: самое слово «искусство» явно вызывает в его мозгу целую череду греховных помыслов.

Очень хотелось бы знать, много ли на свете таких, как он. Разумеется, я знаю, огромное большинство, особенно эти «новые», вообще искусство ни в грош не ставят. Но из-за чего? Из-за того же, что К.? Или им просто все равно? Я хочу сказать, оно у них просто скуку вызывает (и совсем не нужно, «не может пригодиться в жизни») или втайне шокирует и заставляет недоумевать, так что они вынуждены притворяться, что им скучно?

Только что закончила «В субботу вечером, в воскресенье утром». Книга меня потрясла. Сама по себе. И из-за того, где я ее прочла.

Потрясена и возмущена. Так же как в прошлом году, когда прочла «Путь наверх».

Я понимаю, они все очень умные и талантливые, и, наверное, замечательно, когда можешь писать как Алан Силлитоу. Точно, без фальши. Говоря именно то, что хочешь сказать. Если бы он был художником, было бы чудесно (как Джон Брэтби, даже лучше), он смог бы запечатлеть на холсте Ноттингем, и как здорово это смотрелось бы в красках! Он так живописно все это изобразил бы, все, что видел. Все бы восхищались. А когда пишешь книгу, недостаточно хорошо писать (выбирать точные слова и т. п.), чтобы быть хорошим писателем. Мне, например, кажется, «В субботу вечером, в воскресенье утром» — отвратительная книга. Артур Ситон — отвратителен. И самое отвратительное то, что Алан Силлитоу не показывает, как ему самому отвратителен его молодой герой. Мне кажется, на самом деле эти писатели считают своих героев прекрасными молодыми людьми.

Мне ужасно не нравится, что Артуру Ситону совершенно безразлично, что делается за пределами его собственного крохотного мирка. Он низок, узколоб, эгоистичен и жесток. А оттого, что дерзок, терпеть не может свою работу и пользуется успехом у женщин, все должны считать его человеком, полным жизни и энергии.

Единственное, что мне по душе, это ощущение, что есть в нем хорошее, только бы до этого хорошего докопаться, развить, как-то использовать.

Погруженность этих людей в самих себя. Безразличие к тому, что творится в мире. В жизни.

Их тяжкое положение. Безысходность. Словно в глухом темном ящике.

Возможно, Алан Силлитоу хотел осудить общество, порождающее таких людей. Но у него это недостаточно четко выражено.

Я знаю, что с ним произошло: он влюбился в то, что изображает. Начал изображать все как есть, писать об уродливом, потом увлекся, уродливое его захватило, и он смошенничал. Приукрасил.

Еще книга меня потрясла из-за Калибана. Я увидела, что в К. есть что-то от Артура Ситона, только в нем это все перевернуто с ног на голову. То есть я хочу сказать, что он точно так же ненавидит все непривычное и всех, кто не такой, как он. Он так же эгоистичен, только его эгоизм какой-то нечестный: К. считает, что все виноваты в том, как он живет, и это дает ему право с чистой совестью заботиться только о самом себе. И так же, как Ситон, он упрям.

Книга потрясла меня еще потому, что я подумала — теперь все, кроме нас (да и мы тоже не без греха), так же эгоистичны и жестоки, только у одних эгоизм и жестокость робки, глубоко запрятаны и принимают извращенные формы, а у других вполне очевидны, грубо и резко выражены. Религиозность — при последнем издыхании. Ничто не может остановить этих «новых», они распространяются, набирают силу и скоро поглотят нас всех, словно трясина.

Нет. Этого не случится. Потому что есть такие, как Дэйвид. Такие, как Алан Силлитоу (на обложке сказано, что он — сын рабочего). Я хочу сказать, что интеллигентные «новые» люди всегда будут восставать против серости и переходить на нашу сторону. «Новые» саморазрушаются из-за собственной тупости. Они выталкивают интеллигентных прочь из своей среды. Особенно молодых. Ведь нам нужно иное. Не деньги. Не возможность угнаться за соседями и быть как все.

А это значит — борьба. Как в осажденном городе. Мы окружены. И нужно держаться изо всех сил.

Борьба между Калибаном и мной. Он — представитель «новых», я — «Немногих».

Я должна сражаться своим оружием. Не его. Не могу пустить в ход эгоизм, жестокость, досаду и неприязнь.

К. гораздо хуже, чем Артур Ситон.

Если Артур Ситон увидит современную скульптуру и она не придется ему по вкусу, он разобьет ее вдребезги. А Калибан закроет ее брезентом. Не знаю, что хуже. Только думаю, что второе.

Отчаянно хочу вырваться отсюда. Не дает облегчения ни рисование, ни музыка, ни чтение. Жгучая, жгучая необходимость (наверное, у всех узников так) видеть других людей. Калибан всего лишь полуличность, даже в самые удачные моменты. Мне хочется видеть десятки, сотни незнакомых лиц. Как в зной, испытывая жажду, пить стакан за стаканом холодную воду. Именно так. Когда-то читала, что человек может вынести не больше десяти лет в заключении. И не больше года — в одиночном.

Просто невозможно представить, что такое — заключение, пока не испытаешь на себе. Думаешь, ну, будет масса времени читать, размышлять, все не так страшно. Но это так страшно. Замедляется время. Даю голову на отсечение, все часы в мире отстали на целую вечность, с тех пор как я очутилась здесь.

Не следует жаловаться. У меня роскошная тюрьма.

Но эта его скотская низость с газетами, радио и т. п. Я никогда не увлекалась чтением газет или слушанием последних известий по радио. Но быть абсолютно изолированной от всего… Так странно. Чувствую, что совершенно теряю ориентацию.

Часами лежу и придумываю, как бы сбежать.

Без конца.

Утром разговаривала с К. Заставила его позировать. Потом спросила, чего же он все-таки от меня хочет. Чтобы я стала его любовницей? Но он был шокирован. Ответил, что это запросто может купить в Лондоне. Очень сильно покраснел.

Я сказала, что он словно китайская шкатулка. Так оно и есть.

Глубже других запрятанная шкатулочка — это то, что я должна его полюбить. Во всех смыслах. Душой и телом. Уважать его, преклоняться. Это так абсолютно невозможно, даже если бы удалось преодолеть физическое отвращение. Смогу ли я смотреть на него иначе чем сверху вниз?