Любовь и сон - Краули Джон

Глава одиннадцатая

Май — месяц Девы Марии; это месяц, когда в Кентукки цветут розы, ее цветок (они сыпались из ее передника на индейских святых в Мехико, на коленопреклоненных детей в Пиренеях; аромат роз осенял на смертном одре монахинь в Китае и в Испании; на бело-голубых, с золотой каймой, картинках, где Приснодева, увенчанная звездами, опирает стопы о луну, непременно пущены по краю яркие, как жевательная резинка, розы). Аксель, отец Пирса, заявлял о своем Особом Почитании Пресвятой Девы;^[120] у Пирса было иначе, и все же он не мог отделить ее ни от растущих трав и тяжелых гроздей сирени, ни от собственных трепетных чувств, Семи Светлых Тайн.^[121]

За пышными кустами чайной розы (различных видов), росшими по склону ниже дома, никто не ухаживал, цветов было мало, все больше листья и колючки, и все же их аромат неделями стоял в воздухе, привлекая из самой отдаленной округи заходящихся в экстазе шмелей. Опал они напоминали о домашних садах, садах настоящих, с ухоженным газоном и клумбами, и она вовсю трудилась, дабы вернуть этот зеленый каскад в цивилизованное состояние; Винни, чуждой садоводству, они тоже навевали воспоминания о другой жизни, об английских садах, о Вестчестере. Вот и отец Миднайт (Олифантам он казался вечным атрибутом этих мест, но на самом деле тоже происходил не отсюда), глядя на обширную лужайку с розами, вспоминал духоподъемные церемонии и праздники на свежем воздухе, участником которых ему довелось быть в умеренном по климату Цинциннати, где он учился на священника: детишки в белом, в кружевах, общины с хоругвями. Как было бы славно (нашептывал он Винни и Сэму одним весенним воскресным днем), если бы и здесь месяц Девы Марии отмечался празднеством, с процессией, благословением, четками.

(У Пирса среди памяток имелась когда-то еще одна фотография, сделанная Бёрд: он сам, помощником на церемонии, глаза вытаращены, шея вытянута, волосы подстрижены а-ля Джо Бойд, в стихаре и сутане, нагружен громадным крестом, на котором сияет латунным золотом согнутое тело; день лишен красок, но травы светятся, выбеленные солнцем, тем самым, что заставляет Пирса щуриться. Сзади, едва не напрочь стертые солнцем, чуть видны красивый алтарь и младшие Олифанты, наряженные к причастию; белые четки как капли несфокусированного блеска. Вот локоть отца Миднайта и его пятка. Больше таких снимков они не делали.)

В одну из майских ночей, может быть, в ту самую. Пирс видел сон: он, все его двоюродные братья и сестры, мать и Сэм умерли и отправлены в чистилище. Смерть и осуждение ему не снились, просто они все вместе оказались там. Чистилище представляло собой выжженный склон холма под ночным небом, черное пожарище, остовы деревьев, под ногами еще теплая зола. Они были здесь одни, на своем личном участке чистилища, других грешников видно не было — может, прятались по другим балкам. Пирс шагал рядом с Бёрд; все взбирались вверх, посматривая по сторонам и ожидая, когда начнутся обещанные мытарства. Чистилище было пропитано тем соединяющим в себе обреченность и тревогу страхом, какой Пирс испытывал в школьном дворе, на юниорских соревнованиях и в детском саду. Но он крепко держал Бёрд за руку, намереваясь быть храбрым. Послышался непрерывный глухой шум, рев пожара, доносившийся невообразимо откуда, с небольшого расстояния, и Пирс, зная, что это приближается оно самое, мытарство, солгал Бёрд, уверил ее, что это ничего такого, может, большой вытяжной вентилятор какой-нибудь близкой закусочной.

Тут он проснулся.

Мы должны срочно добраться до Бобби, подумал он, срочнее срочного, а то, быть может, уже опоздали.

И вот летним утром, немного времени спустя, Невидимые собрались в ранний час в кухне большого дома. С помощью Винни они наделали сэндвичей из домашнего хлеба, ореховой и зефирной пасты; налили молока в пустые бутылки из-под газировки и закрыли их скрученной вощеной бумагой и аптечными резинками. Настругали моркови и прихватили для нее соль, тоже в скрученной восковой бумаге. Набили свои сумки «Фиг ньютонс»^[122] вафлями, содовыми крекерами, изюмом в малюсеньких коробочках (Джо Бойд умел так подуть в пустую коробочку, чтобы она выразительно ухнула совой, но Джо Бойд оставался дома).

Поклявшись (в очередной раз) в верности друг другу, Пирс с Хильди подобрали себе прогулочные трости, Уоррена застыдили, чтобы оставил дома игрушечные кольты, и отправились по подъездной дорожке к шоссе; пересекли по мосту ручей и крошащейся асфальтовой тропой двинулись в лето.