Немного солнца в холодной воде - Саган Франсуаза

– Разумеется, на свете существует малютка Катрин, – сказал он.

Катрин была обольстительной блондиночкой, она уже давно намекала Жилю, что он ей нравится. Как раз в эту минуту она проходила мимо.

– С ней не советую, – сказал Жан. – Она болтлива как сорока, и Натали все узнает.

Говорит с ним, как со школьником, удравшим из дому. Да еще и не известно, что он имеет в виду: то ли хочет избавить Натали от огорчения, то ли подчеркнуть зависимость Жиля.

– Я достаточно взрослый, – сказал он неопределенно. – И уж во всяком случае, из-за какой-то Катрин ничего не изменится между мной и Натали.

– Я в этом не слишком-то уверен, – миролюбиво ответил Жан. – Твоя Натали-женщина с характером.

И на лице его заиграла умиленная улыбка. Жиль бросил на него инквизиторский взгляд, который, как все инквизиторские взгляды, ничего не открыл. Только случайный взгляд способен уловить что-то. На Жиля решительно напала хандра. Когда Натали была с ним, он чувствовал себя в капкане, а теперь, когда ее нет, ему стало чуть ли не хуже. Наверное, это и называется «испортить себе жизнь». В каждом взгляде своих друзей, во всех их разговорах он чувствовал, что его считают «несчастным влюбленным, тоскующим в одиночестве», или же «беднягой, которого любовница держит в ежовых рукавицах и которому требуется разрядка». (Обе эти роли были не для него.) Если он будет весь вечер сидеть за столиком, он всем покажется грустным; если он вдруг бросится, да еще в клубе, к «малютке Катрин», это будет унизительно для Натали, да и для него самого. Он вздохнул и потребовал счет. Испортил себе еще час жизни.

Глава девятая

Нет, он испортил себе не только час. В этом он окончательно убедился на следующее утро, когда проснулся и сразу же позвонил Натали.

– Я позабыла вчера напомнить тебе, чтобы ты взял из чистки свой синий костюм – он уже готов, – сказала она. – Позвонила еще раз, но ты не подошел к телефону.

Ну, конечно, не подошел: ведь пай-мальчик удрал из дому через минуту после того, как повесил трубку. Впрочем, удрал-то совершенно зря – но разве она теперь ему поверит? И правда и ложь объединились в заговоре против него. А ведь он и в самом деле собирался остаться дома, когда разговаривал с ней.

– Я сразу догадалась, что тебе захотелось повидаться с друзьями, – произнес далекий голос Натали. – Но зачем ты выкинул со мной этот номер? Неужели я тебе в тягость? Зачем надо было говорить о нашем доме, о слишком широкой постели и о музыке? Зачем, Жиль?

– Я действительно хотел остаться, когда звонил тебе, – ответил он. – А потом вдруг решил пойти в клуб.

– Через минуту?

Слова его прозвучали фальшиво – правда чаще всего звучит ужасно фальшиво, тут уж он ничего не мог поделать. Но все-таки он продолжал объяснять:

– Выпил в клубе с Жаном и через час уже был дома. «Мало того, что ради тебя не подступился к очаровательной Катрин, мало того, что вел себя, как ангел, все равно причинил тебе страдание, и ты еще думаешь, будто я лгу». Положение безвыходное! Он был в ярости, но понимал ее: при всей его добросовестности он был уличен во лжи.

– Не так уж важно то, что ты сделал или не сделал. Важно то, что ты сказал, то, что считал себя обязанным сказать. Он вздохнул, закурил сигарету, провел рукой по волосам.

– Я потом тебе все объясню, – сказал он. – Как тетя?

– Очень плоха. Вряд ли протянет еще день-два. Я как раз еду туда с Пьером.

Правда, ведь она живет у Пьера, и, должно быть, Пьер был свидетелем, как его сестра вчера снимала трубку, отвечала ласковым голосом, как потом воскликнула: «Ах, химчистка!» – позвонила сама и, не получив ответа, обратила к брату чересчур спокойное лицо. Мы зачастую больнее раним людей через их близких, чем причиняя боль им самим. Ведь тогда приходится из гордости лгать, что-то придумывать, изощряться, как будто позабыв, что телефон-то рядом. Будь Натали одна, она, может быть, стала бы звонить ему каждые полчаса и вскоре дозвонилась бы. Ах, в конечном счете жизнь устроена слишком глупо!

–Натали, – сказал он, – я люблю тебя.

– Я тоже, – ответила она, но голос ее прозвучал невесело: скорее, она смиренно признавала бесспорный факт.

И она повесила трубку. Через неделю он все ей объяснит, он будет держать ее в объятиях, будет прижимать к себе теплое, живое тело Натали, оно и станет связью между ними, а не ее упрямо замкнутое лицо и не те нелепые унылые фразы, которыми она обменивалась по телефону. Что же до других (он не знал в точности, кто эти «другие», – просто в воображении возникал злобно жужжащий рой парижан) – они еще увидят. Вернее сказать, ничего не увидят. Во-первых, не увидят Жиля Лантье целую неделю, а потом, когда Натали вернется, не увидят их обоих. Они будут сидеть дома или ходить в театры, раз она любит театр, или будут ходить на концерты, раз она любит музыку. Разумеется, он лично предпочитает послушать хорошую пластинку, лежа на ковре, но раз нужно, так нужно, – он все будет делать в угоду Натали. Приободрившись от этих мыслей, он встал, напевая, отправился в редакцию чуть ли не раньше времени и весь день усердно работал. И как же он был ошеломлен, когда в три часа утра обнаружил, что сидит в клубе и рассуждает с английским журналистом о сегрегации в Америке.