V. - Пинчон Томас

— Извини, — сказал он аллигатору. Он всегда извинялся — шаблон шлемиля. Потом поднял винтовку к плечу и снял с предохранителя. — Извини, — повторил он. Отец Фэринг разговаривал с крысами. Профейн разговаривал с аллигаторами. Он выстрелил. Аллигатор вздрогнул, ударил хвостом, пошевелился и замер. Начала вытекать кровь, образуя в слабом свечении воды быстро изменяющиеся амебообразные узоры. Вдруг фонарик погас.

II

Гувенор Винсом по прозвищу Руни сидел на своей гротескной эспрессо-кофеварке. Он курил «шнурки» и бросал злобные взгляды на девицу в соседней комнате. Квартира висела высоко над Риверсайд-драйв и состояла комнат эдак из тринадцати, декорированных в стиле Раннего гомосексуализма и образовываших ряд, который писатели прошлого века именовали «вистой», если связующие двери стояли открытыми, — как сейчас.

Его жена Мафия лежала на кровати и играла с котом Фангом. Совершенно голая, она дергала надувной бюстгальтер перед распущенными когтями Фанга серого невротичного сиамца.

— Ну, пвыгай, пвыгай, — говорила она. — Нафы свадкие огвомные кофаки такие звые, потому фто не могут дофтать лифчик? Й-И-И, он такой хорошенький и игривый!

"О Боже! — подумал Винсом. — Интеллектуалка. Угораздило же меня выбрать интеллектуалку. Все они со временем меняются."

"Шнурки" он покупал в «Блумингдейле» — прекрасное качество. Поставлены пару месяцев назад Харизмой, работавшим на очередном месте экспедитором. Винсом попытался вспомнить лицо той хрупкой, но напористой торговки травкой из "Лорда и Тейлора", которая надеялась, что настанет день, и она сможет продавать карманные книжки в отделе сопутствующих товаров. «Шнурки» котировались знатоками на уровне виски "Шивас Регал" или черной панамской марихуаны.

Руни работал менеджером в фирме "Диковинные записи" (выпустившей "Hi-Fi Фольксвагены" и "Старые любимые песни Ливенворт Гли Клаба") и проводил большую часть времени, рыская в поисках чего-нибудь полюбопытнее. Однажды он тайком пронес магнитофон, замаскированный под диспенсер туалетной бумаги, в женский туалет на "Пенн стэйшн"; его видели в фальшивой бороде и «ливайсах» прячущимся с микрофоном в руках в фонтане Вашингтон Сквера, или выкидываемым из борделя на Сто двадцать пятой улице, или крадущемся в день открытия сезона вдоль загона на стадионе «Янки», где разогревались питчеры. Руни был вездесущ и неугомонен. Однажды он чуть не влип в довольно неприятную историю: два вооруженных до зубов агента ЦРУ вломились в офис, разрушив тем самым великую и тайную мечту Винсома — записать новейшую и самую что ни на есть окончательную версию увертюры Чайковского "1812 год". Что он собирался использовать вместо колоколов, медной группы и оркестра, — знают лишь Бог и сам Винсом. ЦРУ, в любом случае, не было до этого никакого дела. Они вошли сразу после пушечных выстрелов. Они считали, будто Винсом прятал «жучки» у служащих высшего эшелона Стратегических Воздушных Сил.

— Зачем? — спросил цэрэушник в сером костюме.

— А почему бы и нет? — ответил Винсом.

— Зачем? — спросил цэрэушник в синем костюме.

Винсом все рассказал.

— Боже, — произнесли оба в унисон.

— Это должна быть бомба, действительно сброшенная на Москву, — пояснил Руни. — Мы должны соблюдать историческую точность.

Кот издал режущий по нервам визг. Из другой комнаты выполз Харизма, накрытый огромным зеленым одеялом "Хадзон Бэй".

— Доброе утро, — его голос заглушался одеялом.

— Нет, — сказал Винсом. — Ты опять не угадал. Сейчас полночь, а моя жена Мафия играет с котом. Иди и смотри. Я начинаю подумывать о продаже билетов.

— Где Фу? — из-под одеяла.

— Тусуется, — ответил Винсом. — Где-то в центре.

— Рун, — завизжала жена. — Иди посмотри на него. — Кот лежал на спине. Все четыре лапы подняты, а на мордочке застыла посмертная ухмылка.

Винсом ничего не сказал. Зеленый пригорок прополз мимо кофеварки и оказался в комнате Мафии. Возле кровати он задержался; из него вылезла рука и похлопала Мафию по бедру. Затем он пополз дальше, к ванной.

"Эскимосы, — рассуждал Винсом, — почитают гостеприимством предлагать гостю свою жену — вместе с пищей и ночлегом. Интересно, дает ли Мафия старине Харизме?"

— Муклук, — произнес он вслух, рассудив, что это — самое что ни на есть эскимосское словцо. Если — нет, то плохо, поскольку других он не знал. Хотя все равно его никто не слышит.