Колокол - Мердок Айрис

* * *

Как только Майкл добрался до своей комнаты, он кинулся на пол и на какое-то время забылся в мучительном желании сгинуть куда-нибудь. Потрясение от случившегося и сила раскаяния совершенно ошеломили его. Помыслить об этом, вообразить — пусть, но сделать. И когда Майкл силился осознать то ничтожное расстояние, которое разделяет мысль и действие, оно под его взором превращалось в узкое ущелье, ведущее в бездонную пропасть. Закрыв лицо руками, он попытался молиться, но скоро понял, что еще не протрезвел. Что теперь убиваться, это бесполезно и низко. Он даже не в состоянии в полной мере осмыслить свое падение. Все же он выдавил из себя несколько слов молитвы — привычных, знакомых слов, сложенных для таких случаев другими людьми. Своих слов, своих мыслей он отыскать не мог. Он поднялся с пола.

Пошел в душ, промокнул лицо влажной салфеткой. Кожа горела. Нужно взять себя в руки и спокойно все обдумать, но пока он стоял так — держа в руке салфетку, с которой капала вода, — к нему лишь неотступной, ноющей болью вернулись желание, чтобы Ник ничего не увидел, и ужас — а вдруг он видел… Задаваясь вопросом, отчего это теперь так отчаянно его мучит, он отыскивал ответ на него довольно-таки странный. Он не хотел, чтобы Ник считал, будто Майкл предал его, бросил ради мальчика помоложе. Но это ведь какое-то безумное чувство — оно как бы предполагает, будто время ничего не изменило. Что ему не хотелось выглядеть в глазах Ника испорченным или безнравственным — это вполне понятно, ибо это важно как для блага Ника, так и для его собственного. Но, оказывается, более-то всего его печалит, что Ник может счесть его неверным.

И мысль эта так поразила Майкла, что он просто не знал, как от нее избавиться. Он выронил салфетку. Холодная вода стекала по шее на спину. Снова почувствовал, как раскалывается у него голова, как отвратительно сводит живот. Он сел на кровать, отчаянно силясь спокойно все взвесить. Когда это в какой-то мере ему удалось, он с ужасом осознал, что первейшей его заботой был не Тоби. Изначальные его побуждения диктовались чем-то вроде инстинкта самосохранения: страхом за себя — в чем он еще не осмеливался себе в полной мере признаться — да этой безрассудной боязнью быть превратно понятым Ником. А ведь ему прежде всего нужно было подумать о том, какой вред причинил он мальчику.

Мысли о Тоби поначалу были не такими мучительными, ибо здесь хоть можно было ухватиться за проблему и попытаться очертить ее пределы. Майкл начал хладнокровно представлять себе, что творится на душе у Тоби. Судя по тому, что он знал о мальчике и его прошлом, Тоби в гомосексуализме наверняка несведущ и вполне возможно, что он считает «голубых» презренными, загадочными, омерзительными. И поцелуй Майкла мог произвести на него сильнейшее впечатление; а посему, даже если сам он сочтет за лучшее промолчать о случившемся, Тоби едва ли сможет удержаться и смолчать. Он захочет объяснений. Потребует продолжения. Не поговорить с ним — значит оставить мальчика в состоянии безысходной тревоги и взвинченности. Что-то надо делать.

И теперь, всерьез задумавшись о Тоби, Майкл впервые отчетливо осознал — и с горечью отметил, с каким запозданием он это делает, — что он навредил не только себе самому. Ощущения Тоби он рисовал себе так: шок, отвращение, крушение идеалов, чувство чего-то безнадежно оскверненного. Тоби приехал в Имбер, как в оплот религии, как в убежище. Он искал вдохновения и примера для подражания. Что, собственно, его, Майкла, ореол мгновенно улетучился, значение имело меньшее, но ведь теперь-то и весь опыт Имбера потерян для Тоби. Горестно и безжалостно осмыслял Майкл результаты содеянного. Чтобы такое мимолетное и мелкое происшествие оказалось таким значительным, повлекло за собой такой крах! С одной стороны, Майкл знал, что произошло: он выпил лишнего и поддался случайному безобидному влечению. С другой стороны, он пока не знал, что произошло. Поступки наши что корабли: мы видим, как они уходят в открытое море, но не знаем, ни когда, ни с каким грузом они возвратятся в гавань.

С трудом Майкл принудил себя лечь спать. Он помолился, силясь сосредоточить все свои помыслы на Тоби. Для самоанализа времени потом будет предостаточно. Он понимал, что в нем дремали бесы — он будто видел их краешком глаза — и своим поступком он выпустил их на волю. Сумасшедшие, мучительные мысли о Нике не отступали. Когда он нырнул в постель и задремал, последней пронеслась в голове мысль о том, что он, хоть и причинил Тоби вред, себе все же навредил куда больше. В чем именно — покажет будущее.